Хижина
Шрифт:
— Значит, прощение не требует от меня притворяться, будто всего этого никогда не происходило?
— Разве ты смог бы? Ты простил вчера своего отца. Разве ты забудешь когда-нибудь о том, что он с тобой сделал?
— Сомневаюсь.
— Но теперь ты можешь любить его, несмотря на это. То, как он изменился, позволяет тебе любить его. Прощение нисколько не требует, чтобы ты верил человеку, которого прощаешь. Но если он признается и покается, то в твоей собственной душе свершится чудо, которое позволит тебе протянуть руку и начать строить между вами
Мак сполз на землю и привалился спиной к камню и опустил голову.
— Папа, кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но у меня такое чувство, что если прощу этого типа, он получит свободу. Как я могу простить то, что он сделал? Разве это справедливо по отношению к Мисси, если я перестану его ненавидеть?
— Макензи, прощение ни в коей мере не подразумевает освобождения. Поверь мне, свобода — последнее, что есть у этого человека. И не твоя обязанность его судить. Я сам этим займусь. Что же касается Мисси, она его уже простила.
— Она простила? — Мак даже не поднял головы. — Как она смогла?
— Благодаря моему присутствию в ней. Это единственный способ простить по-настоящему из всех возможных.
Мак почувствовал, что Папа сел рядом с ним на землю, но все равно не поднимал головы. Когда Папа обнял его, Мак заплакал.
— Выпусти из себя все, — услышал он шепот Папы и наконец-то смог это сделать.
Он закрыл глаза; слезы лились ручьями. Снова заполнили сознание воспоминания о Мисси, видения, где были раскрашенные картинки, карандаши и разорванное, окровавленное платье. Он плакал, пока не выплакал из себя всю темноту, всю тоску и опустошенность, пока не осталось ничего.
Сидя с закрытыми глазами, раскачиваясь взад и вперед, он умолял:
— Помоги мне, Папа! Помоги! Что мне делать? Как я могу его простить?
— Скажи ему.
Мак поднял голову, почти ожидая увидеть, что человек, которого он ни разу не встречал, стоит перед ним, но никого рядом не оказалось.
— Как, Папа?
— Просто скажи это вслух. В том, что утверждают мои дети, есть сила.
Мак зашептал себе под нос, сначала вполсилы и запинаясь, но затем со все нарастающей уверенностью:
— Я прощаю тебя. Я прощаю тебя. Я прощаю тебя.
Папа притянул его к себе.
— Макензи, ты такое счастье!
Когда Мак успокоился, Папа подал ему платок, чтобы он утер лицо. Мак неуверенно поднял голову.
— Ого! — проговорил он сипло, пытаясь отыскать слово, способное описать то эмоциональное усилие, которое он только что совершил. Он ощущал себя живым. Он отдал платок Папе и спросил: — Так значит, ничего страшного, что я все еще злюсь?
Папа ответил тотчас же:
— Абсолютно ничего! То, что он совершил, ужасно. Он причинил невероятную боль множеству людей. Это неправильно, и злость верный ответ на то, что настолько неправильно. Лишь не позволяй боли и опустошенности помешать тебе его простить и оторвать руки от его шеи.
Он подхватил свой рюкзак и забросил за спину.
— Сынок, ты можешь говорить о своем прощении сотню раз в первый день и столько же во второй, но в последующие ты станешь делать это все реже и реже, пока однажды не почувствуешь, что простил его окончательно. И тогда ты помолишься за то, чтобы он обрел целостность, и передашь его в мои руки, чтобы моя любовь выжгла из его жизни все следы испорченности. И как бы невероятно это ни звучало сейчас, ты, возможно, когда-нибудь узнаешь этого человека с совершенно иной стороны.
Мак застонал. Однако, как ни сводило ему живот от тех слов, что произносил Папа, в душе он знал, что это правда. Они поднялись одновременно, и Мак повернулся в ту сторону, откуда они пришли.
— Мак, наше дело еще не сделано, — сказал Папа.
Мак замер:
— Правда? Я думал, ты привел меня сюда за этим.
— Да, но я же говорил, что должен кое-что тебе показать, то, о чем ты меня просил. Мы здесь, чтобы отвезти Мисси домой.
Внезапно Мак все понял. Он взглянул на подарок Сарайю, — так вот для чего спальный мешок. Где-то среди голых камней убийца спрятал тело Мисси, и они пришли, чтобы его забрать.
— Спасибо, — Это было единственное слово, которое он успел сказать Папе, прежде чем слезы снова покатились по щекам из невидимого источника. — Ненавижу все это, реву и пускаю пузыри, как идиот, ненавижу слезы, — стонал он.
— О дитя мое, — нежно заговорил Папа, — не умаляй чудесной силы своих слез. Они могут стать исцеляющими водами и потоком радости. Иногда они — лучшие слова, какие может высказать душа.
Мак отстранился и взглянул Папе в лицо.
— Но ты обещаешь, что в один день слез не будет? Я с нетерпением буду ждать этого момента.
Папа улыбнулся, протянул руку к лицу Мака и нежнейшим прикосновением стер с его щек оставленные слезами дорожки.
— Макензи, этот мир полон слез, но, если ты помнишь, я обещал, что это я буду тем, кто сотрет их с твоих глаз.
Мак сумел выдавить улыбку, а душа его продолжала исцеляться в любви его Отца.
— Вот, — произнес Папа, протягивая ему флягу. — Глотни как следует. Я не хочу, чтобы ты иссох, как изюм, раньше, чем мы закончим.
Мак невольно засмеялся, потом осекся, но решил, что все хорошо. Ведь это был смех надежды и возрожденной радости… от завершения.
Папа пошел первым. Прежде чем свернуть с главной тропы и двинуться по тропке, петляющей среди валунов, он остановился и палкой постучал по большому камню. Обернулся к Маку, жестом давая понять, чтобы тот посмотрел повнимательнее. На камне был знак в виде красной дуги. И теперь Мак понял, что дорога, по которой они идут, обозначена тем самым человеком, который похитил его дочь.
Пока они шли, Папа рассказал Маку, что тела убитых девочек так и не нашли, потому что убийца тщательно выбирал места, где их спрятать, иногда за много месяцев до того, как похищал свои жертвы.