Шрифт:
История одного мобильника
С чего все началось
Это было ярким солнечным днем. Нехватка времени на то, чтобы заняться уже какой-никакой литературой, привела меня к решению обзавестись вторым телефоном. Это должен был быть телефон с маленькой, но полноценной клавиатурой, с помощью которой я смог бы записывать все свои мысли, распирающие меня так не вовремя. Теоретически ни что не мешало мне записывать их по старинке в блокнотик – прямо в общественном транспорте, но на практике и без того кривой почерк становился и вовсе нечитаемым, так что я сам с трудом разбирал потом что написал. Не говоря уже о неудобстве такого метода – значимость моих блаженных идей сразу ставилась под сомнение,
Да и вдобавок это решало проблему стеснения: как только ты чиркал что-то в блокнотике, все смотрели на тебя, как на придурка (даже если делали вид, что не обращают внимания), а стоило прикрыть свое постыдное занятие мобильником, как то же действие не вызывало уже никаких нареканий. Ведь я мог писать какие-то важные СМС-ки по работе. Или девушке.
Был я тогда проездом на «Щелковской», там и заскочил в комиссионный, где купил поддержанный телефон – какой мне был нужен. Тогда такие – кнопочные – были еще в моде, и не все перешли на сенсор.
Вот первое и отправное, что я записал тогда, запрыгнув в автобус:
Яркий солнечный день, листва на деревьях затмевает собой солнце и кажется чёрной. Так мне видится из автобусного окна. Одно дерево сменяется другим и также вспыхивает чёрным, будто один пылающий цветок движется со мною вместе, подожженный солнцем, метящим в меня.
***
Приехав домой и поужинав, я весь вечер пролежал на диване, снимая, так сказать, пробу пера, записывая и записывая в мобильник всякую всячину, что лезла в голову. Вроде той, что когда вот так вот лежишь на диване и, прищурившись, смотришь на свет лампочки под потолком, – лучики света становятся визуально заметными, рассеченные ресницами на такие светящиеся стремительные иглы. Второй раз за день меня волновали причудливые преломления света человеческим зрением.
Также я отметил «на память» свои «удрученные», висевшие на стуле штаны – с отвисшим задом и коленками. И набаловавшись, бросил игрушку на стол; перевернулся на бок и заснул.
Балкон остался открытым, и с улицы наконец подуло прохладным ветерком вечера.
***
Если не было особых указаний, на работу мне разрешалось приходить часам к двенадцати, но я все равно приходил к одиннадцати или десяти. Всю жизнь я стремился отделаться побыстрее от обязанностей, будучи при этом болезненно ответственным. И если обязанности все равно настигнут через два часа, то лучше было побыстрее к ним приступить; хотя мог бы использовать это утреннее время для своих писаний.
Бывало, что заданий приходилось ждать до обеда, а младший брат нашего зама приходил поздно – у него был маленький свой бизнес при общей конторе, – и я просиживал это время за его компьютером.
Вообще-то, я не очень ладил с этим Юрой (так его звали). Кичливый, заносчивый паренек из Пскова с явным чувством недооцененности. Вдобавок, он напрягал меня тем, что подбрасывал мне свою работенку. Он делал сувениры – такие безделушки, типа фото влюбленной пары на чашке, или еще какая мелкая хрень. Мне нужно было отвозить это барахло клиентам, если было по дороге с основными заданиями, или в отсутствии оных. Иногда я забирал для него проявленные снимки из фото-ателье. Поначалу мы с ним сцепились из-за всего этого. Но бухгалтерша, главный мой начальник, видимо, понимала, что четыре пятьсот за неделю, это не так уж и много, к тому же показал я себя неплохо (говорю же, страдал ответственностью). В общем, порешили с Юрой на том, что он все-таки напрягает меня время от времени, но только когда у меня уж совсем нет работы, а не в нагрузку к основной.
Юра приходил не раньше двух (притом что влетал всегда, как ураган, и смотрелось это особенно нелепо), помятый, не глаженный, весь такой провинциальный; и сгонял меня с места своим прохладным «приветом». Я максимально резво освобождал место, как бы говоря: конечно-конечно, Юр, это твой компьютер, твой стул, это твой брат служит замдиректора фирмы.
В одно из таких утр, черт меня дернул залезть в историю браузера. Просто после посещения своих контактов, имайлов и прочих соцсетей, я всегда старался замести следы, мало ли что. Как оказалось, Юра такой конспиративностью не страдал, и взору моему открылись списки порносайтов, а также страничек с фотками и номерками проституток. То есть сначала шло несколько порносайтов с определенной узкоцелевой тематикой: писающие девочки, скрытые камеры в женских туалетах, и пр., а потом от теории Юра, видимо, перешел к практике и к конкретным телефонам. Вдобавок краем уха подслушано мной было, что Юра вчера сидел допоздна и обнимался с бутылкой шампанского, которую, как предполагали коллеги, он все-таки ближе к вечеру вскрыл. Думаю, так оно и было, перетрудился бедняга. Но – надо сказать, – выбор его я полностью одобрял; я и сам был не против писающих девочек и прочего баловства, но почему-то это наша похожесть, – как в сексуальных девиациях, так и в мальчуковой непризнанности, – в моих глазах нас нисколько не роднила, мне он по-прежнему был неприятен. И если бы я способен был на подобную подлость, то обязательно вскрыл бы Юрины тайны на потеху остальным менеджерам. И сам бы с ними лицемерно посмеялся. Но – нет, это было уж слишком.
***
Работы в этот день было мало, и я, пользуясь случаем, решил заскочить в поликлинику, давно хотел проконсультироваться у невролога, но там меня погнали к терапевту, а терапевт погнал еще куда-то, а закончилось тем, что я сунул свою наглую морду в окошко и совершенно напрасно нахамил женщинам из регистратуры. Просто полил их помоями и побежал: типа я все сказал. Наверно, им не привыкать. Но я после бесконечно стыдился. К неврологу так и не попал, плюнул, решил, что не так уж это и важно: подумаешь, невролог, что он сделает, наговорит чепухи, думай потом. А так забил – и легче.
Проклиная родину, я стоял, злой, на остановке и мечтал о нападении китайцев, к которым я наймусь полицаем. Но потом, конечно, снова стыдился.
***
В метро я видел дефективных людей. У дверей стоял мужчина с недоразвитой детской рукой. К нему сзади почти подбежала женщина и дернула его за рукав; мужчина, в волнении, развернулся на триста шестьдесят градусов, как-то весь растопырившись навстречу неизведанному, – рука эта у него нелепо торчала.
Улыбка озарила вскоре лицо его: он признал в женщине знакомую. Они радостно обнялись; он слегка прихватил ее обеими руками. Я обратил внимание на ее ногу: сквозь открытые туфли было видно, что указательные пальцы на обоих ногах ее пересекаются – крест на крест – с большими. Можно было подумать, что она загадала таким хитрым способом сокровенное желание.
Не знаю, насколько можно считать это дефектом: может, это туфли так жмут, или она пальцы в гибкости тренирует, но зрелище было не из приятных. Впрочем, женщине было давно за пятьдесят, и вряд ли ее волновали мои замечания.
В «копилочку» я записал:
Уступайте место инвалидам, пассажирам с детьми и женщинам обворожительного свойства.
***
Вечером у меня был запланирован поход в группу анонимных алкоголиков. Тогда я очень воодушевился этими ребятами, другого стимула не пить у меня не нашлось.
Приехал я на час раньше, дело было на Сухаревской, недалеко от метро.
Я зашел в скверик и присел, в ожидании, на лавку. Вечерок был солнечный, приятный. Жара чуть спадала. Неподалеку от меня – тоже на лавочке – сидело пару люмпен-пролетариев. Видать, от пива этих бандерлогов слегка разморило, и они, прибалдев, искали любого случая порезвиться. Их внимание привлек мой хвост на голове, и они стали отмачивать по этому поводу шуточки. Я сидел, погрузившись в свои мысли, и, признаться, не сразу даже понял, что они это про меня; вдобавок, слух у меня плоховат, а голоса у них были сиплые, негромкие. А когда я услышал, наконец, что-то вроде «эй, металлюга!..», «Ария… хэвиметалл, круто!», то удивился, что к концу нулевых какой-то задрипанный металлист (которым я отнюдь не являлся) может еще служить предметом разговора, хотя что было взять с двух выпавших из эпохи птеродактилей, которые, что во времена Перестройки, что сейчас, смотрелись бы одинаково.