Хлеб для черных голубей
Шрифт:
В то утро маленький Таборов впервые озадачился вопросом, что это такое красивое и белое выпало. Он даже не понимал, откуда оно упало и упало ли. Если бы кто-то, шутя над его неосведомленностью, сказал бы, что это снег, он появляется каждый год в ноябре (а иногда и раньше) из-под земли, он мог бы и в это поверить, потому что не знал, потому что видел его впервые. Ему сказали бы, что это пот земли, что земля потеет каждый год снегом, и он поверил бы.
Тогда его так впечатлило это, что он почти решился в этот вдохновенный момент открыть для себя нечто новое, он взял нож и – как давно собирался – занес его над собой для удара. Дело было не в том, чтобы увидеть кровь, или почувствовать, как это – быть ударенным ножом, просто он не мог успокоиться,
Конечно, он слукавил, сказав так, ввел ее в заблуждение. Она решила, что он хочет порезать ножом колбасу и дальше уставилась в телевизор, а маленький Таборов замышлял иное, и думал, что добрая воля матери освятит его праведное действие. И еще он надеялся – совсем немного и почти бессознательно, – что его обязательно успеют спасти, что умирать ему придется не насовсем, нет, не по-игрушечному, не понарошку – всерьез, но ненадолго, он только поймет, потрогает смерть и вернется назад – к маме и игрушкам под столом.
..................................................................................................................................................................................................................................
В переходе на описание от третьего лица нет никакого лукавства или модернистского приема, просто тот маленький Таборов настолько теперь далеко, что писать напрямую, от его имени, было бы просто непростительным свинством.
***
Тогда я жил смутной надеждой, что когда-нибудь мне больше не нужно будет хвататься за разные идеи, будь то Достоевский или Жан-Жак Руссо, чтобы объяснить себе окружающий мир; что когда-нибудь кто-то радушный скажет мне, что я вовсе не антисемит, просто я пользовался устаревшей терминологией, чтобы раскрыть свое мировоззрение. И что еще есть время впустить в свое большое, непокорное всеобъемлющее сердце хоть кого-то – с глупым маленьким сердчишком.
Нашёл по интернету брата из Рязани. Троюродного. «Привет!» – «Привет!» – «Как живёшь?» – «Да как-то так»… Дальнейшая переписка не состоялась.
***
Офис фирмы, в которой я работал, находился на Дербеневской набережной, пешком от метро идти было минут двадцать пять, а в автобус хрен влезешь с первого раза. Зато, выезжая на задания, я подолгу стоял на остановке и наблюдал за рекой. Солнце по реке плавало блестками, как кусок не растворившегося масла в каше.
Я смотрел на птиц на реке и думал, почему у них все так просто: чтобы ни случилось они ищут прокорм, или размножаются, или летят на юг. А я всю ночь ощущал, будто бес проел дыру в груди и высасывает сквозь нее сердце. Оно таяло, превращаясь в слезы, в плесень на губах, в раскаяние и бешеную предсмертную радость.
Чтобы поверить, надо разрушить. Вылезая каждый раз после очередной бомбежки из своего укрытия, я вижу развалины и дым. Но, садясь на пенек и обхватив руками поседевшую голову, словно немец на знаменитой фотографии, я как раз-таки вспоминаю, что вот сейчас-то самое время прийти Богу – сейчас, когда я, человек, сделал уже все, что мог. Время взмолиться – ужаленной в жопу собакой завыть и учтиво пригласить действовать Бога, у которого – теперь-то мне это совершенно ясно – понятия о том, куда, как и чего гораздо выше моих людских. Шире его представления о том, и мне жалкому дураку и разрушителю не остается ничего, как признать себя виновным во всем и – нет, не отойти в сторонку, а, вежливо взяв за руку Бога, препровести его сюда – поглядеть на то, что он сотворил и что я с этим натворил.
***
Мы любили гулять по тем летним улицам, по тем зимним улицам, по тем весенним и осенним улицам, по круглогодичным улицам нашей хмельной молодости. Улицы были нашим домом, нашей работой и нашей любовью. Мы ходили по ним широкой походкой: по одному, по двое, по пять человек, а когда и двадцатиголовой толпой мы вламывались в магазины и покупали водку, а если не было денег – брали ее просто так, потому что мы молодые и задорные. И наши девочки таскались за нами повсюду, и некоторые из них падали на полпути, не поспевая, а другие превращались в поднебесные звезды, но так или иначе нам было все равно, ибо мы знали только один путь – через улицы, а дорога улиц – это дорога вечных странствий, герои которых умирают в движении, раз и навсегда замерев однажды без спросу.
Это было где-то в начале нулевых, году в 2002-м, когда на регулярной основе мы заходили по вечерам в один и тот же кавказский магазин на улице Коминтерна в славном городе Щ., – заходили совершенно пустыми и без денег, а выходили с водкой и карманами, набитыми тем, что попалось под руку. Один таким манером насовал себе в куртку киндер-сюрпризов и забыл про них, и все они поломались у него в процессе дальнейшей гульбы, а потом он сунул руку в карман и вытащил шоколадные осколки в мятой фольге. Это было так трогательно: огромный бритый бугарь стоял и держал на пухлой ладони измятое детское лакомство в посторонних крошках и лузге.
Держатели лавки, надо сказать, не сильно сопротивлялись такому наглому собиранию дани, только один раз продавец не выдержал и выхватил из рук нашего нахальника батл: видимо, ущерб в пять бутылок водки он мог пережить, но ради спасенной шестой готов был пострадать.
Тоже было с арбузами, и тоже, как правило, продавец не мог сделать ничего один против двадцати, но какого-нибудь пиздюка, плетущегося последним, обязательно догонял и отбирал астраханский арбуз.
***
Если расценивать собственную жизнь как роман, то иногда устаешь ждать развязки и хочется подсмотреть конец книги, чтобы хотя бы приблизительно знать к чему готовиться. Зная себя, можно делать какие-то прогнозы, но все дело в том, что все мы очень плохо знаем себя. Часто падение для человека, до конца верившего в свои силы, оказывается совершенной неожиданностью. Оттого и кончают с собой бедолаги, на которых, как снег на голову, сваливается собственная никчемность.
Мне давно казалось, что я в этом смысле счастливый: подвергнув раннему испытанию, многое простил себе и со многим смирился заранее, но личные критерии дна, подобно окнам Овертона, постепенно становятся шире и расползаются в глазах, казалось бы, видевших уже все бездны отчаяния. И снова удивляешься и, обескураженный, идешь праздновать очередные именины.
В метро я видел двух туристов. Такое впечатление, что в рюкзаках у них с собой полквартиры. Жалко было смотреть на их согбенные под этой тяжестью спины.
Дипсомания
«Я раненый в голову солдат алкогольный войны».
Девушка меня бросила. Неделю я пил, смакуя одиночество, пока алкоголь не перестал усваиваться и не началась интоксикация. Мы договорились встретиться в Сокольниках, она ничего не обещала, но обязалась приехать. Я ждал ее на бульваре – на лавке, с собой у меня была чекушка водки, но пить я не решался: боялся, что вырвет. Но с ней было спокойней.