Хлопушин поиск
Шрифт:
У парадного крыльца господского дома собралась небольшая кучка людей в обшитых галунами и позументами «жалованных» кафтанах, в сапогах. Люди эти не буйствовали, не кричали, даже не разговаривали – стояли молча, опустив глаза в землю. Это были «мастеровые чины» – заводские мастера, нарядчики, уставщики, надзиратели. Все они вышли из простых работных, большинство из них втайне сочувствовало бунтовщикам, но, боясь потерять свое привилегированное положение, свою относительно сытую жизнь, они открыто к бунту не пристали.
А работные, теряя терпение, начали уже швырять камнями и кусками шлака в окна господского
– Управителя давай!..
– Выходи, немец, на беседу!..
– Агапыча, миропродавца поганого, захвати!..
– Спрятался, скоблено рыло!..
Общий шум и крик прорезал вдруг одинокий веселый и озорной вопль:
– Робя-я!.. Вали к управителю в гости!.. Вали-и!..
И послушная этому веселому крику толпа ринулась к парадному крыльцу. Но в этот миг открылась дверь, и Шемберг шагнул через порог, навстречу бегущей к нему толпе. Его парчовый кафтан нестерпимо сверкал на солнце. И пораженная, даже испуганная этим невиданным сверканием, толпа остановилась и смолкла. Стало так тихо, что слышно было, как на дальнем конце шихтплаца гудят домны. Шемберг, приготовившийся к чему угодно, только не к этой мертвой тишине, не выдержал и попятился.
Но вот работные сначала заговорили злобно, негодующе, а потом новый взрыв криков взлетел над литейным двором. Гул толпы прорезывали отдельные выкрики, и, казалось, что на них, как на веретено нитка, накручивался общий рев. Шемберг, наконец, разобрал, что эти выкрики относились к нему.
– Ишь, вырядился, чертова кукла!..
– Словно поп на пасху!..
– Трутням праздник и по будням!..
– На нас медного креста нет, а у него табакерка серебряная!..
– Гляди-и, палка с золотой маковкой!..
– Нахамал богатства нашими горбами!..
– В петлю его, жеребца, на сук!..
Шемберг поднял руку, показывая, что он хочет говорить. Гул постепенно начал стихать и вскоре замер.
– Кто хотел меня видеть? Пример? – звонко и вызывающе крикнул Шемберг. – Вот я! Ну?
По толпе пробежала короткая судорога. Она началась в центре и приближалась к передним рядам. Чувствовалось, что кто-то пробивается сквозь толпу к крыльцу. Вот зашевелились передние ряды, расступились, и кто-то, весь черный от сажи, сквозь которую выступали только красные веки, губы и синие глаза, выбравшись из толпы, быстрыми шагами направился к крыльцу. Камердинер Фриц, взглянул на вымазанное сажей лицо подходившего, тихо ахнул и юркнул испуганно за спину управителя. Шемберг, поколебавшись минуту, остался на месте. Работные молчали, вытягивая любопытно тощие жилистые шеи.
Вымазанный сажей человек подошел к крыльцу и, поставив ногу на нижнюю ступеньку, взглянул на управителя дерзкими синими глазами.
– Кто, пытаешь, тебя видеть хотел? А хоть бы и я!
– Кто ты? Пример? – Шемберг надменно посмотрел на него в лорнет.
– Второй раз меня спрашиваешь, кто я, – откровенно издевался подошедший.
– Вспомнил! – нехорошо засмеялся управитель. – Это там, на домне... Ты выборный, с жалобой пришел от заводских жигарей...
– От всех работных людей! От всего, значит, мира! – перебил управителя чумазый, обводя рукой молчавшую толпу работных. – А коль взаправду хочешь знать,
– А-а, ты и есть Жженый! – управитель всматривался в него с недобрым любопытством. – Чего же ты хочешь? Пример?
– Немалого хочу! – Жженый насмешливо тряхнул льняными волосами. – Вот что, барин, довольно лясы точить. Батюшка, наш пресветлый государь, тебе повелевает, коль не хочешь ты в петле качаться, покорись волей и завод ему отдай.
– Какой государь? – надменно спросил Шемберг. – В России есть государыня, государя нет.
– Говорю тебе, довольно аркаться, барин! – раздраженно ответил Жженый. – Будто не знаешь, какой государь, обыкновенный – Петр Федорович, анпиратор.
Шемберг выпрямился и, молитвенно закатив глаза, сказал:
– Ее величество императрикс Катрин Алексеевна, вот кто ваша государыня. А холопский царь Петр есть самозванец, бродяга и вор!
– Иди ты к лешему со своей немецкой Катриной! – крикнул Жженый и поднялся угрожающе еще на одну ступеньку. – А если ты, пес, оглобля тебе в рот, нашего холопского царя признавать не хочешь, то разговор у нас с тобой иной будет!
Кружевное жабо запрыгало на груди Шемберга от его неистового крика:
– Молчать, раб, холоп! Запорю!
– Кнутобойничать ты мастер, знаю, – спокойно ответил Жженый. – Пороть меня хочешь? Так не удастся тебе это. И кому еще бог поможет...
Все выпитое за эти дни вино словно впервые подействовало на Шемберга. Он размахнулся и ударил Жженого по голове золотым набалдашником своей трости.
– Под караул!.. В кандалы!.. В Сибирь!..
Оглушенный ударом Жженый упал на руки стоявших рядом «мастеровых чинов». Доменный мастер вывернул на спину Павловы руки. Павел сопротивлялся слабо.
– Выручай Пашку! – заревели работные. – Не давай его скручивать!.. Бей управителя!.. Вяжи мастеров!.. Ура-а!..
Работные бегом ринулись к крыльцу. Шемберг выхватил из кармана платок и, подняв его высоко над головой, трижды взмахнул им.
Передние ряды уже добежали до крыльца. Шемберг на миг закрыл глаза. Страшна была эта несущаяся неотвратимо лавина полуголых, черных от копоти людей. Ступени крыльца загудели под многими десятками ног. Рядом с собой увидел управитель воспаленные глаза, изнуренные лица. Запахи пота, грязного тела, лука, ржаного хлеба ударили в ноздри, и голова его закружилась. Десятки рук протянулись к парчовому управительскому кафтану, и одна рука в багровых ожогах и глубоких царапинах вцепилась в подол. Тогда Шемберг, не помня себя, ударил еще раз. Кто-то болезненно вскрикнул, толпа подхватила этот крик, навалилась, затрещали, не выдержав такого напора, перила крыльца...
В это время с грохотом распахнулись ворота, и на шихтплац въехал на взмыленных лошадях эскадрон гусар.
Толпа на мгновение замерла, а затем отхлынула от крыльца обратно к домнам и сгрудилась у их подножий, около чанов с пушечными формами. Шемберг улыбался, хотя и бледный с перепугу, но торжествующий, и незаметно поправлял сбившийся парик.
Снова стало тихо на литейном дворе. Замерли обе стороны. Лишь одна гусарская лошадка звонко фыркала и трясла головой, звеня удилами. Но гусар, как будто испуганный, что она нарушает тишину, сердито дернул поводьями, и лошадь стихла.