Хлоя. Сгорая во тьме
Шрифт:
Нам пришлось наплести с три короба семье Дженкенсов, выдав только половину правды и заставив подписать соглашение о неразглашении, но наша тайна так и осталась тайной. Удивительно, в какую чушь способны поверить люди, когда начинаешь говорить им о секретной военной разработке и поручениях «сверху».
Все шло как по маслу, я чувствовала смятение Хлои, чувствовала, что она искренне начинает верить во все, что ей говорят, но и этого Бену показалось мало. Гениальная идея привести в палату Хлои кого-то из ее прошлой жизни – Эми и ее сына Генри, например, должна была окончательно ее добить, а наш фокус с намертво приклеенным париком и извлеченной кнопкой на шее – стать последним гвоздем на крышке ее гроба. И это сработало. Она была раздавлена, потеряна, обессилена, абсолютно утратила желание жить, не говоря уже о попытках кому-то навредить. Ее эмоции висели на мне тяжелым грузом, давили на
Стоит ли говорить, что мои возражения никто не слушал. Все, кто с замиранием сердца наблюдал за ее падением, выдохнули, когда она перестала пытаться сбежать и впала в отчаяние. Но ликование продлилось недолго…
Она оказалась куда сильнее, чем мы смели предположить. День за днем становилось все хуже и хуже. Неподдающимся никаким объяснениям образом ее состояние начало распространяться на всех вокруг. В штабе все начали ругаться, впали в тоску и депрессию, кричали, истерили, срывались друг на друга по пустякам, Лита чуть ли не каждый день плакала, Кесседи тоже ходила, как в воду опущенная, пусть ее тоску и можно было оправдать расставанием с Диланом… Весь этот шквал эмоций буквально придавливал меня к полу, и уже никакие мимолетные радости и неуместные шутки не могли этого заглушить. Даже Келлан, всегда умевший найти нужные слова и развеселить, поник и утратил свою суперспособность отвлекать всех от угрюмых мыслей.
Никто не мог объяснить, или просто не хотел признавать, что именно по нашей вине по всему миру многократно участились случаи психических расстройств, самоубийств и необъяснимых смертей. Те, кто попадал в аварии или становился жертвами стихии, поголовно умирали, переставали бороться за свою жизнь, даже тогда, когда должны были выжить при любых других обстоятельствах. Все чаще в новостях звучали тревожные вести о том, что люди, лежащие подолгу в коме, десятками покидали этот мир навсегда, опухоли и вирусы грозили перерасти в масштабную эпидемию, что порождало все новые и новые волны отчаяния, и так по кругу… Будто все человечество проходило через этот кошмар безысходности вместе с Хлоей. Но никто не хотел признавать, что то, что сейчас творилось – гораздо опаснее возможного уничтожения мира той, кого мы сами так стремились уничтожить как личность.
И мое терпение лопнуло. Я больше не могла этого чувствовать, эмоции тысяч людей стали невыносимы, а это была всего лишь верхушка айсберга боли, каждый день проживаемой человеком, который однажды принял меня в свою семью с распростертыми объятиями. Это несправедливо, нечестно, неправильно, и я должна была что-то сделать.
Я никогда не верила в судьбу, знаки, предзнаменования, хотя очевидно, что в нашем непростом мире все устроено слишком сложно, чтобы на все можно было найти логичное объяснение. Но в одну из тех бессонных ночей, когда я размышляла о том, как смогу в одиночку провернуть эту безнадежную операцию по спасению, не прибегая к чьей-либо помощи, мне приснился странный сон. Я будто снова проживала тот день, когда за стеклом, переминаясь с ноги на ногу, наблюдала за встречей Хлои с Эми и Генри. Странное чувство любопытства, которое я приписывала кому-то из штаба, осязаемыми переливающимися нитями лилось из этого смышленого мальчишки, кого я помнила маленьким чертенком. Но мальчик был слишком смышленым, слишком осознанным, слишком понимающим, будто видел всю нашу ложь насквозь, но не стал перечить. Еще наяву я запомнила это необъяснимое ощущение: тогда, стоя у окна, это были какие-то новые эмоции, совсем не те, что я привыкла ощущать за других членов штаба. Чище, светлее, наивнее…
Я проснулась в холодном поту, с трудом подавив крик: осознание пульсировало в висках, дыхание сбилось, кожа покрылась мурашками. Таких чистых эмоций я не ощущала никогда. И этому было только одно объяснение, которое напрочь разрушало все стереотипы, шло вразрез со здравым смыслом, но я готова была поклясться в том, что я права: это были эмоции ребенка. Эмоции Генри, почувствовать которые так явно я могла только по одной причине: он один из нас.
Судорожно я перебирала в голове все, что о нем знала. Генри всегда умел подбить младших детей друзей Коулов на шалости, будто обладая даром, схожим со способностями Хлои. Я пыталась отмести эту мысль, цепляясь за смутные сомнения по поводу того, что само его существование как взрослеющего, меняющегося неуязвимого – уже перебор. И вдруг меня осенило: ведь именно он смог узнать Хлою там, в пожарах, когда никто не мог узнать. И это не соответствовало дару Ника, ведь он тоже не смог ее опознать. Что значило только одно – мозг мальчика не воспринимал иллюзии. Что, если его дар, как и у многих из нас, работает в обе стороны? И он может не только разрушать иллюзии, распознавать ложь, но и создавать их? Что, если он может помочь мне, поможет обмануть всех и освободить его горячу любимую тетушку? А там уже мое старое знакомство с одной девушкой из загадочных Африканских племен, для которых древние легенды о живущих среди нас божествах были куда больше, чем просто предания, поможет завершить начатое?
Паззлы в голове складывались. Не верить в знаки я уже не могла. В мире нет ничего более закономерного, чем случайность. И для меня становилось ясно как белый день, что все мои даже самые незначительные знакомства, нелепые поступки, ошибки, вели к этому дню. У каждого из нас здесь своя миссия, для каждого есть свой смысл, и если сейчас – это не он, то я не представляю, во что еще верить.
Все наши теории о происхождении неуязвимых рассыпались об этого мальчика, так кстати появившегося в штабе. Я бы почувствовала, если бы кто-то посмел надругаться над ребенком, такие вещи оставляют неизгладимый след на психике, но там его не было. Он явно был чем-то иным, получившим свой дар по абсолютно необъяснимым причинам, с которыми еще предстоит разобраться… Но сейчас я была уверена, что только он сможет мне помочь.
И я не ошиблась. Когда я робко переступила порог дома Дженкенсов, я ждала чего угодно, но только не очередного подтверждения своих смутных догадок. Эми, которая и без того была в полном смятении после нашего нескладного рассказа о судьбе Хлои, обомлела, когда я сообщила ей о цели своего визита. Поначалу она сидела в ступоре, но затем слова полились из ее уст рекой.
Как оказалось, мальчишка уже давно промышлял мелкими иллюзиями, поражая свою маму, доводя до безумия… То новогоднюю елку ей посреди лета покажет, то падающий с потолка снег, то невиданных зверей посреди гостиной… Она списывала это на затянувшуюся послеродовою депрессию, на усталость, на что угодно, но только не на то, что Генри может быть каким-то особенным. Для ее простого мира это было слишком сложно, и проще было отрицать очевидное, чем свыкнуться с тем, как мало мы знаем о людях, среди которых живем. Как же Эми была рада, когда я приоткрыла перед ней завесу тайны.
Слишком много людей пострадали из-за нашего желания держать все в секрете, и я не хотела, чтобы эта замечательная семья пополнила их число. Эми, раскрыв рот, слушала мою историю, историю Хлои и Ника, но для нее наконец все становилось на свои места. Раскрытие карт ее не убило, не повергло в отчаяние, а наоборот, сделало все гораздо проще, ее адекватность перестала быть под вопросом. Просто в мире все куда сложнее, чем мы привыкли предполагать, и за эту правду она была благодарна. И конечно же была искренне готова помочь своей подруге, сохранив в секрете даже от Адама истинные мотивы нашего совместного утреннего визита в штаб во главе с ее удивительным сыном. Который будто бы ждал, когда же взрослые начнут исправлять свои ошибки.
– Ты же понимаешь, что никому об этом нельзя рассказывать? Ни папе, ни друзьям в школе, никому? – робко спросила я у мальчика, с опаской поглядывая на его воодушевленную маму. Господи, как бы проще было жить, если бы все люди так легко реагировали на наше существование.
– Конечно. Я ведь уже не маленький, – гордо сказал мальчик, глядя на меня своими пронзительными шоколадными глазами.
– Вы оба должны знать, – я тяжело выдохнула и продолжила. – В штабе есть парень, Пол. Он читает мысли. Поэтому старайтесь думать о чем угодно, об уроках в школе, о работе, о предстоящей поездке в отпуск, но как можно меньше о нашем плане. На кону жизнь Хлои, и, если вы справитесь, я буду в вечном долгу перед вами.
– Мы постараемся, – Эми тепло взяла меня за руку и улыбнулась. – И никаких вечных долгов. Хлоя – часть нашей семьи. Мы тоже виноваты перед ней, что так долго не замечали очевидного. Грустно только, что ей снова придется исчезнуть… Сколько времени опять будет потеряно…
Мы все молча переглянулись. Мне самой было тошно от того, что я даже не имею права узнать, где ее будет скрывать от всего мира и от всех, кому она так дорога, Мими, но это был наш единственный шанс…
Бурная детская фантазия сделала свое дело. Как раз в тот момент, когда Ник и Келлан молчаливо наблюдали за очередной встречей иллюзии их забившейся в угол палаты подруги с Эми и Генри, официально направленной на то, чтобы хоть немного приободрить отчаявшуюся Хлою, воздух вокруг нее затрещал, заискрился всеми цветами радуги, и Альфа растворилась, не оставив и следа.