Хмельницкий.
Шрифт:
— Хоть он и является потомком славного Гирея-хана, хоть ему самим аллахом дано наказывать и карать Назруллу, но не таким же позорнейшим способом, на глазах у молодых девушек, пускай они и гяурки… — возмущался Назрулла, рассказывая о позорном наказании.
В завершение всего свирепый Мухамед Гирей послал его искупать свою вину в отряд к самому Зобару Сохе, проклятому выродку с албанской границы Турции, осевшему в Синопе. Назрулла должен был доказать свою верность хану при отступлении, обороняя своего же обидчика. Что же, смирился, туфли ханские лобызал, обдумывая, как отомстить за позор и боль. В степи сбил на опасную дорогу сотню Зобара Сохе. Точнее говоря, он не сообщил, что заметил казацкую засаду, и в момент нападения казаков зарубил своего старшого, которому был отдан Зобаром под надзор. Пронзил его саблей, сбросил с этого ханского коня и сам сдался в плен казакам. Только польский кунтуш, привязанный к седлу турка, достался Назрулле как трофей в этой битве. Кунтуш убитого турка в плену пригодится Назрулле, одежду которого изодрали гайдуки.
Потом Назрулла рассказал, поклявшись на сабле Богдана, что ясырь Зобара Сохе отправлен с другим отрядом. Назрулла сам не видел ясыря и не слыхал, сколько пленников увел Зобар Сохе. Казаки «Ганджи-бея» поскакали догонять его…
— Веры гяуров принимать не буду. А казаком стану охотно, чтобы отплатить потомку Гиреев! С лихвой отплачу!
Богдан в точности передал его слова Максиму, и казаки, находившиеся здесь, дружно захохотали. Назрулла все еще не доверял казакам, озирался как загнанный волк. Но это объяснялось удивлением и страхом, а не раскаянием в своем поступке. Он верил, что казаки в плен не берут, а захваченных обязательно казнят. И каким сильным должно было быть желание мести, чтобы, зная это, все-таки сдаться в плен! Кривонос оценил смелость турка.
— Передай голомозому, что для него мечеть строить не будем. Но мешать молиться аллаху или шайтану не станем. Если же этот переход к казакам является лишь хитрым маневром, то пусть знает, что вместо двадцати ударов нагайкой мы сообщим хану о его проступке и… наши хлопцы сделают его евнухом, а потом отправят за Дунай…
Краснея, Богдан передал эти слова Назрулле. Тот наконец улыбнулся, снизу вверх посмотрел на коня, которого до сих пор держал за поводья.
— Согласен. Принимаю ваши условия, а когда стану добрым казаком, хочу получить право взять к себе, в свой украинский улус, мою Азанет-хон и маленького Уйбек-али. А этого коня Ганджа-бей велел отдать Богдан-бею как его подарок. Конь этот не мой. У меня был обыкновенный степной конь из ханских конюшен, со стареньким аскерским седлом. А этого коня на моих глазах Мухамед Гирей отдал одному смелому турецкому аскеру, посылая его вместе с отрядом Зобара Сохе к Суде. Подлый аскер потом стал моим старшим в отряде и тоже угрожал мне нагайкой, даже перед боем с казаками… Это превосходный конь, отбитый у горских курдов на персидской границе братом Мухамеда Гирея!
— Скажи ему, Богдан, пусть выбирает себе коня из этого табуна. Везет тебе, Богдан-«бей», на боевых коней. Когда найдем буланого, этого подаришь мне… перед свадьбой, когда найду себе невесту, такую, как твоя бедная Христина.
— Бери его сейчас, Максим, ведь у меня и этот конь хороший, — поспешно сказал Богдан.
Атаман поднял обе руки кверху, словно защищаясь:
— Нет, нет, только после того, как найдем буланого и невесту. А то, получив карего, я могу забыть обо всем.
Назруллу оставили в отряде Кривоноса.
2
Отправляя Богдана на розыски полка Стефана Хмелевского, Максим предложил ему взять с собой и пленного турка.
— Разговаривать с ним у нас некому, а следить за ним в боевом походе некогда. Возьми его с собой, Богдан, будет у тебя хороший джура и за лошадьми приглядит. Вообще этот трофей Ганджи должен бы вместе с конем принадлежать тебе.
На следующий день Богдан отправился в путь. Сопровождали его Силантий с тремя казаками и двумя запасными лошадьми, присмотр за которыми Богдан возложил на Назруллу.
Тот понимал свое положение пленника, которому, естественно, казаки еще не могли доверять. И когда ему сказали, что он поедет вместе с Богданом, Назрулла почувствовал себя почти счастливым. Сейчас он ехал с запасными лошадьми, привязанными к седлу с обеих сторон. Уже после первого разговора Богдан понравился Назрулле, так как сочувственно отнесся к его нескладной судьбе, запутанной жизни и неясному, как ночь, будущему. Во время стоянок он присматривал и за конем Богдана, всегда был готов услужить ему, но держался с достоинством.
— В Чигирин повезу тебя, Назрулла-ака. В улус на реке Тясьмин, а не на острова Запорожья приведешь свою Азанет-хон с сыном… — говорил Богдан этому заброшенному в чужие края человеку.
Не так-то легко было неопытному и непривычному к подобным делам Богдану найти регимент Хмелевского в восточных частях Лубенского староства. Но, на его счастье, по пути он встретил группу казаков, возвращающихся от Хмелевского. Среди них не было ни одного знакомого, к тому же они больше отмалчивались. Но по настроению сотника определил, что тот возмущен региментаром. Он объяснил Богдану, как проехать к Хмелевскому, однако в каждом его слове чувствовалась нервозность, нескрываемое желание выругаться.
— Что у вас там случилось, пан сотник? — на прощание осмелился спросить Богдан.
— Собственно, ничего и не случилось. Но если пан Максим посылает вас к региментару за помощью, то не советовал бы зря тратить время. С панами поляками в шляхетском стане каши не сваришь, а есть ее и тем паче не придется: с крымскими татарами скорее можно договориться, чем с ними.
И казаки уехали, заставив Богдана призадуматься. Ведь он ехал к отцу Стася, которого знал как человеколюбивого и благородного шляхтича. Почему же сечевик такого плохого мнения о нем?
А не ехать к Хмелевскому Богдан не мог. Он глубоко верил, что полковник если и не поможет ему найти и спасти Христину, то искренне, по-отцовски посоветует и успокоит его.
В лагере коронного региментара жолнеры отвели Богдана вместе с казаками в заросли орешника, к Хмелевскому. Совсем уже поседевший Хмелевский вышел навстречу славному другу сына.
Перед этой встречей Силантий на берегу какого-то ручейка побрил Богдана, и сейчас, загорелый и возмужавший, он показался полковнику значительно старше своих лет.
— Как чувствует себя пан Богдан в казаках? — приветливо спросил Хмелевский, обнимая молодого Хмельницкого. — Стась и не знает о том, что его друг стал на защиту своей отчизны. Очень похвально. Непременно напишу ему, будет рад, а я сердечно поздравляю тебя, сын мой.
Чувствительный Богдан с трудом сдерживал слезы. Старый шляхтич своей сердечностью особенно растрогал юношу. Он, как выпорхнувший из гнезда едва оперившийся птенец, искал поддержки, верного применения своих не испробованных сил, жаждал деятельности, и встреча с государственным деятелем Речи Посполитой окрылила его… Теплота и душевность Хмелевского покорили юную душу Богдана. Но почему же сечевик был так недоволен региментаром, что у них произошло?..