Хмельницкий.
Шрифт:
3
Как только Максим узнал от Стефана Хмелевского, что хутору Джулая угрожает опасность, он сразу же стал разыскивать этого выписанного из реестра казака. Но не так-то просто было найти его во взбудораженном рое казаков, не зная, к какому полку присоединился выписчик. Кривонос договорился с Дмитром Гуней, чтобы тот принял участие в поисках Джулая, посоветовав двигаться по левому берегу Днепра на Сечь, по пути заглянув в Веремеевку. Атаман Яцко Острянин, спешивший на Запорожье, условился с Гунею идти на юг разными дорогами, с тем чтобы потом встретиться где-нибудь в низовьях. На следующий же день Яцко вместе с Кривоносом, отправив комиссаров сеймовой
С каждым днем все настойчивее распространялись слухи о нападении Орды на Левобережную Украину. Бывалому атаману Яцку не впервые приходилось встречаться с ордами захватчиков на Украине, в диких степях за Днепром. Весть о выходе Мухамеда Гирея из-за Перекопа и буджацких татар из Белгорода он воспринял спокойно. Планы пришлось изменить. Конашевич велел Яцку как можно быстрее добираться до Чигирина, чтобы помешать неверным переправиться на правый берег Днепра, возле Курука. Молодому же атаману Дмитру Гуне было поручено укрепиться с левобережцами по реке Суле, до самого Днепра, согласовав свои действия с чигиринцами. Когда же главные силы расположатся лагерем на Диком поле за Сечью, Сагайдачный тем самым перережет пути отступления Мухамеда Гирея в Крым, Дмитро со своими и другими войсками должен будет переправиться через Суду, теснить крымчаков с флангов и соединиться с прикрывающими русские границы донцами, усилив их конницей казаков…
Но у самой переправы через Днепр атаман Яцко остановил Дмитра Гуню. Ночью от Стефана Хмелевского прибыл гонец с сообщением о том, что его регимент двинулся на Лубны с намерением преградить путь к Суде и начать бой с Ордой на Левобережье.
Жолнер-гонец поведал также Яцку о решении сеймовых комиссаров привлечь плененного донцами турка на королевскую тайную службу. Честный шляхтич Речи Посполитой Стефан Хмелевский предупреждал атамана о необходимости остерегаться этого турецкого лазутчика, запросившего необычную плату за свои услуги. Комиссары обещали не препятствовать в его намерении уничтожить семью подстаросты Хмельницкого за то, что Богдан победил в поединке турецкого бея Ахмета…
Позорная сделка государственных мужей с презренным шпионом так возмутила сечевика, что он готов был двинуться со своим войском не к Суде, против Орды, а к Белой Церкви и силой вырвать из рук поручика Конецпольского этого турецкого шпиона, чтобы на глазах зазнавшейся шляхты четвертовать его.
— Ненависть и презрение королевской шляхты, почтенный пан Петр, к нашему народу дошли до такой степени, что паны комиссары сейма живыми людьми расплачиваются за расположение и ласку басурман! Что это такое? Разве можно дальше терпеть такое надругательство? — возмущался Острянин, передавая Сагайдачному сведения, полученные им от жолнера.
— Господь премудрый, пан Яцко, его всевидящее око неусыпно зрит на грешную землю, и такая кривда в самом деле может привести к пагубе… Но будем осмотрительными. Тебе лучше всего отправиться в Чигирин и взять под защиту семью пана подстаросты. А турка… Стоит ли так горячиться, пан атаман? Именно там, а не у королевского поручика мы должны ловить этого мерзавца. Пусть простит всемилостивый господь… там шпиона и сечь на капусту! Обострять отношения с правительством нам не Следует. И так со стороны гетмана каждый раз только и слышим упреки по адресу казаков… Торопись в Чигирин, пан Яцко, там и суд учинишь над неверным. Я дал слово гетману не нарушать мир… Это и твое слово, Яцко, казацкий атаман. Будем собирать эти кривды в своем сердце до более подходящего времени, не показывая вида, что мы хотим докопаться до истины. Медведя легче брать в берлоге, когда он беззаботно сосет лапу. Так пускай сосет пока лапу, уважаемый
Словно все десятитысячное казацкое войско слушало этот разговор атамана запорожцев со своим старшим. Забурлил было Терехтемиров, а потом сразу словно притаился. Не слышно голосов, только настороженное, торопливое передвижение в ночной темноте. Петр Сагайдачный не скрыл от казаков сообщения жолнера, но сурово наказал: каждый казак, который хоть словом обмолвится об этом, будет посажен на кол!.. Страшное известие передавалось лишь друзьям, а от них узнавали их близкие, и то лишь тайком, украдкой. Зато открыто передавали наказ Сагайдачного о выступлении объединенных казачьих сил на Сечь…
4
Черная весть о татарском нашествии летела от села к селу, от дубравы к дубраве, от человека к человеку. Вместе со страхом распространялся и могучий призыв:
— Будь начеку!!
Веремеевка и Жовнин, Чигирин-Диброва и хутора выставили вдоль Суды свои дозоры, обновляли сторожевые башни неотесанными ивовыми и тополевыми треногами. На них, словно насест или огромное гнездо аиста, лежали солома, листья, смоченная дегтем пакля.
Возле башни день и ночь поддерживался огонь в костре, чтобы как можно быстрее зажечь факел, когда охрана заметит захватчиков или сигналы из соседней сторожевой башни.
И вот однажды на заре вдоль Суды запылали багряные факелы и черные хвосты дыма вместе с ветром понесли грозные вести. Это уже были не слухи — Орда действительно вторглась в украинские земли. Тревога, словно острое лезвие ножа, пронизала настороженные сердца слобожан и хуторян. Кроваво-багряное пламя на сторожевых башнях едва пробивалось сквозь густой утренний туман. Заметив тревожные сигналы сторожевого дозора, охрана на обеих веремеевских церквах подняла сполох, ударив в колокола.
В селе не было ни одного вооруженного казака. Еще весной ушли все по призыву Петра Сагайдачного, чтобы остановить на Черном шляху продвижение крымчаков и турок. В селе остались старые, выписанные из реестра казаки да малые дети. Не было у них ни оружия, ни военного опыта. Каждый, кто мог, брал старую саблю, а то просто косу, вилы или откованное в кузнице подобие меча и бежал за околицу села на жовнинскую дорогу, откуда еще на заре хорошо были видны пылающие факелы.
Карпо Богун сквозь сон тоже услыхал звон колоколов. Далекое и печальное эхо катилось по бережанской лощине.
«Проклятая Орда!..» — сказал про себя слепой и вскочил на ноги.
Бессильный, терзаясь своей немощностью, будил Мартынка, спавшего на сеновале:
— А вставай-ка, казаче, послушай своими молодыми ушами, что оно там творится. Будто бьют в набат в божьих храмах! Разбуди, сынок, жолнера…
— А малышей? — торопливо спросил Мартынко.
— Пускай их матери будят! Не испугать бы детей. Вишь, как гудит окаянный колокол… Буди скорее жолнера.
— Я уже и сам слышу, пан кобзарь. Тревога на пожар, или в самом деле Орда уже напала, чтобы черти ее побрали!.. — выругался жолнер.
Резко открылись плетеные ворота, треском своей пересохшей лозы заглушив слова жолнера. В проеме дверей появился силуэт женщины, послышался дрожащий голос Мелашки:
— Проснулись, вояки наши?
— Что там еще слышно, кроме звона колоколов, пани Мелашка? — спросил Богун, ощупью двигаясь на ее голос.
— Страшный шум слышится за пеленой тумана. Да разве за лаем собак разберешь… Будто прежде времени подымается солнце из-за Суды. Мартынко, сынок, тебе с дядей Карпом надо сию минуту спрятаться где-нибудь в кустах лозы на берегу Днепра или же на лугу. А может, добрались бы до Кытливских дубрав… Поторапливайтесь…