Хмельницкий.
Шрифт:
— Ну что же, Московия — страна православная… А лучше было бы для него жениться и осесть в своем Субботове…
— На пепелище?..
Богдан Хмельницкий въезжал в Киев только с киевскими казаками да со своими верными чигиринцами. Действительно, мысли о войне не покидали его ни на минуту. Если она не возникала перед его взором, так тревожила душу. Когда он остановился у Киевских ворот, чтобы попрощаться с Петром Дорошенко, его встретили киевские горожане, православное духовенство. Радоваться бы ему!..
А он все больше печалился. Он чувствовал, что сказанное Дорошенко о Гелене было не первой и не последней горькой вестью в его жизни. Полковник Дорошенко сообщил ему столько новостей, что невольно голова кругом идет. Теперь в доме чигиринского подстаросты жил его сын Тимоша, а вокруг его дочерей так и увивались предприимчивые сотники…
Вдруг Хмельницкий увидел, как к толпе молящихся подскакал на взмыленном коне его джура, соскочил с седла и торопливо стал пробиваться к нему, расталкивая людей. Когда же джура окликнул гетмана, в первый момент Хмельницкий даже бросился к нему навстречу. Но тут же почувствовал, что джура принес ему еще одну тяжелую весть, властно поднял руку, останавливая его: идет молебен. На площади возле собора святой Софии служил молебен сам митрополит. Присутствовал на нем и иерусалимский патриарх Паисий, возвращавшийся из Москвы.
И все же Хмельницкий улучил момент, спросил у встревоженного джуры:
— Что там еще, казаче?
— Максим Кривонос неожиданно помер с Холеры…
В первое мгновение Хмельницкий чуть было не закричал, как раненый. Хотелось прервать богослужение на киевской площади и начать новое. Умер Кривонос!
Но сдержался. Только капли пота вытер шапкой со лба и повернулся к джуре:
— Кто сообщил? Может быть, это шляхтичи распускают ложные слухи? Это было бы на руку Вишневецкому.
— Прибыли от Вовгура Матулинский с двумя казаками и джура от сына Кривоноса.
Гетман тревожно оглянулся, словно хотел скрыть от посторонних ушей эту тяжелую весть. Затем перевел взгляд на священников, которые в это время надсадно пробасили: «Многая лета, многая лета, мно-огая ле-ета!»
Эхо зычных басов отразилось от колокольни Софийского собора. Надо было бы осенить себя крестом, как все, а он, как-то сразу почернев, нарушая богослужение, подошел к ближайшему из пастырей:
— Надо бы заупокойную, отче праведный…
— Заупокойную? — удивленно спросил пастырь. Но тут же и спохватился: — Понимаю! Такая победа — не один воин сложил за нее голову!
— Максим Кривонос сложил свою голову за свободу украинского народа! — промолвил Богдан, опускаясь на колени в богомольном порыве.
4
А потом…
Тайком пробравшийся в Варшаву Василий Верещака сообщил Хмельницкому:
— Коронная шляхта и во время коронации Яна-Казимира вспомнила о своем позорном поражении в битве с казаками. Вернувшиеся из плена гетманы обнадежили сенаторов. С другим настроением и полковники приносили присягу королю, целуя распятие и полу его кунтуша. В их устах уже звучала иная присяга — рассчитаться с украинскими холопами за поражение под Пилявцами! Николай Потоцкий уверял, что теперь иначе будут относиться к казакам татарские ханы, с помощью которых он собирается вернуть шляхте былую воинскую славу.
Хмельницкий тогда не придал большого значения этому сообщению Верещаки. Велико еще было впечатление от блестящей победы казаков под Пилявцами. «Испугался Верещака, угрозы побежденных принимает за вооруженную силу…» — рассуждал он.
Однако тут Хмельницкий просчитался, забыл о предупреждении и беспечно понадеялся на своих союзников — крымских татар.
А коронные гетманы во время первой беседы с молодым королем заверяли его:
— Хмельницкий силен только в союзе с крымскими татарами.
— Но после его блестящих побед он становится все сильнее, — колебался король.
— Орда будет еще сильнее! — многозначительно пообещал Потоцкий. Во время пребывания в плену коронный гетман тайно договаривался с ханом и, кроме этого, заслал к нему еще и своего шпиона. Полковник Пшиемский по-прежнему был таким же верным и усердным слугой коронного гетмана.
Десятки тысяч жадных на ясырь крымских татар действительно не один год помогали Хмельницкому побеждать шляхту. Хмельницкий был уверен, что и на Берестецком поле, куда сам король Ян-Казимир привел свое войско, тоже одержит победу.
— Теперь мы окончательно добьем неугомонных шляхтичей! — заверял Хмельницкий своих полковников.
Об интригах полковника Пшиемского у хана гетман ничего не знал, а татары скрывали их…
И вот в момент напряженных боев под Берестечком хан вдруг заманил Хмельницкого к себе, а потом пленил его. Он угрожал передать Хмельницкого если не шляхтичам, так турецкому султану в Стамбул, чтобы тот судил его за бегство из плена. Одновременно хан упрямо торговался с Выговским, требуя большой выкуп за гетмана.
Только золото, десятки тысяч золотых, которые доставил хану Выговский, удержали его от осуществления угроз. С большим трудом удалось Выговскому вырвать гетмана из хищных рук хана, но казацкие полковники уже проиграли сражение под Берестечком…
Ужасное поражение! Потерявшее веру в искренность гетмана казачество вынуждено было отступить, оставив на поле боя тысячи людей, утратив славу победителей. Подорван был и военный авторитет Хмельницкого. Коронные гетманы теперь диктовали ему свою волю.
Только желание добиться свободы, только вера в народные силы поддерживали дух казаков после разгрома под Берестечком.
Богдан Хмельницкий внимательно слушал своего верного разведчика Лукаша Матулинского, который только что прибыл из войска Яремы Вишневецкого.
— Во время торжеств по случаю победы под Берестечком Яреме Вишневецкому не повезло, — докладывал Матулинский. — То ли он обожрался, то ли эпидемия не пощадила и князя…
— Захворал? — нетерпеливо спросил гетман, радуясь такой вести из вражеского стана.