Хмельницкий.
Шрифт:
15
В глубоких ярах под Корсунем гусары допрашивали казака. Допрашивали не как ратного супротивника, человека, а как скотину. Когда он падал, его били ногами, затем поднимали и снова стегали нагайками, добиваясь от него признания. Казак стонал, стиснув зубы, чтобы не кричать, оглядывался вокруг, словно искал глазами кого-то, и опять падал на землю, сбитый ударами.
В оврагах сосредоточились для нападения на казаков гусары и немецкие рейтары на тяжелых, откормленных конях. Толпились пешие, измученные долгими переходами жолнеры. Тут же находились и вооруженные чем попало посполитые. Все разговаривали
Гетмана тоже пригласили на допрос казака, захваченного поручиком Самойлом Лащом. Поэтому он и допрашивал его с особым пристрастием.
— Бундуете, лайдаки некрещеные? На короля поднимаете свою грязную руку, гунцвоты…
А что мог ответить пленный казак на такой вопрос? Можно было согласиться, что казаки действительно бунтуют, добиваясь своего. Возможно, против Короны, а может, для защиты от нее поднимаются люди с оружием в руках. Но он только пожал плечами. То ли соглашался, то ли удивлялся: как это пан польный гетман мог допустить, что казаки взяли в свои руки оружие для забавы, как ребенок игрушку, прячась от матери?
При допросе присутствовал и переяславский полковник Илляш Караимович. Верят ли ему шляхтичи, что он по своей воле ушел от переяславцев, и то лишь для того, чтобы при допросах казаков показать им свою лакейскую покорность? Вместо того чтобы спросить казака, он ударил нагайкой. С ее помощью полковник хотел выведать у казака, сколько войск у Павлюка.
— А что я их, считал, — сами бы подумали! А ведь пан из рода умных караимов. Откуда мне знать, сколько там полков… Да и переяславцы, от которых вы вон как бежите… Кто его знает, сколько там, на Левобережье, собралось нашего брата казака. Разве пан Караимович, если бы его даже били нагайкой, сосчитал бы, сколько их, на свою голову?
— Знаешь и «ты, мерзавец! Да я помогу пану казаку вспомнить! — И стал немилосердно стегать казака нагайкой со свинчаткой. Полковник переяславских реестровых казаков старался усердно, боясь, как бы случаем и его самого не стали допрашивать с помощью плети, почему он так поспешно бежал из-за Днепра.
— Да чтоб вас холера взяла, изверги бешеные, за что страдаю?! Я из полка Беды. Мы шли из Чигирина, а не из Переяслава…
Караимович оглянулся, ища глазами гетмана Потоцкого. Но его уже не было, вместо него остались его сын Стефан и Станислав Потоцкий. Полковнику и этого было достаточно, чтобы доказать свою верность Короне. И он с еще большей яростью стал избивать казака, приходя в бешенство. Караимович, казалось, даже пьянел от вида крови несчастного казака. В это время в перелесок в низине, где допрашивали казака, приехал Адам Кисель. Он тоже решил принять участие в допросе. Кисель подошел к разъяренному Караимовичу, взял его за плечи и отвел в сторону. Затем, точно священник на исповеди, тихо произнес, обращаясь к казаку:
— Разве тебе, христианин сущий, так дороги эти взбунтовавшиеся полковники с их приспешниками? Зачем запираешься, казаче, почему не говоришь правды? Я Адам Кисель, тоже, как и ты…
— А-а, пан Кисель… Заварили сейчас такой кисель, что тошно становится хлебопашцу. Слыхал я, пан Адам, что ичнянцы и в твоих дворцах все по ветру пустили. Теперь
— Не об этом я спрашиваю, раб…
— Коли ты не поп, Адам Кисель, то и рабом божиим нечего тебе называть меня. Ты сам, пан Адам, стал рабом, лакеем у панов Потоцких… Ой, сумасш…
И засвистела снова нагайка Караимовича, опускаясь на голову казака. Он не договорил, захлебнувшись кровью, брызнувшей из рассеченной губы.
Палачи понимали, что во время такого допроса казаку трудно было что-то скрыть, запутать. К тому же тут находился и казацкий старшина Иван Ганджа, которого предусмотрительно прихватил с собой полковник Караимович, когда бежал из Переяслава. Ганджу допрашивали иначе, без нагайки, рассчитывая прельстить его обещаниями, как лису приманками.
— Поставим командовать сотней, а то и полком, если пан молдаванин будет вести себя разумно. Ведь в Молдавии вы такую услугу оказали панам Потоцким и Вишневецкому.
— Разве не сделаешь, если видишь, что надо… — невнятно произнес Ганджа.
— Благоразумно поступает пан старшина, — поспешил вмешаться в разговор Адам Кисель. Нечеловеческий крик истязуемого казака, которого полковник Караимович повел куда-то в кусты, мешал сосредоточиться. — Если и на сотню назначат, благое дело служить королю!..
16
Только на рассвете утихли душераздирающие вопли пытаемого казака. И вдруг из лесистых буераков за Корсунем донеслось эхо войны. Небо посветлело от пожарищ, которые неожиданно вспыхнули на луговых просторах у Днепра.
— Кумейки горят! — с нескрываемым ужасом воскликнул Адам Кисель. — И как раз на Николин день филипповки! Не связывают ли казаки это с именем их противника Николая Потоцкого?..
Волнения прошедшей ночи теперь казались ничтожными в сравнении с тем, что творилось в окружающих лесных дебрях. Пылающее украинское село еще больше разжигало ненависть и свирепость шляхтичей. Польный гетман приказал разгромить казаков в Кумейках. Он хотел бы в огне пылающих хат сжечь весь казацкий род. Зарево высоко поднялось вверх, осветив казачьи отряды и суетящихся поджигателей.
— Немецким пушкарям приказываю, — крикнул Потоцкий, — шквальным огнем уничтожить в Кумейках взбунтовавшихся казаков!
Так началось страшное Кумейковское сражение. Заблаговременно стянутые в близлежащие перелески хоругви разъяренных воинов, в том числе и хорошо вышколенные наемные немецкие солдаты, с ходу двинулись на казаков. Защитники Кумеек рассчитывали под прикрытием дыма создать надежную оборону в селе. Они стягивали возы в прогалины между озерами, рыли защитные рвы на дорогах…
Но ветер вдруг изменил направление, и тяжелый, удушливый дым повернул в сторону села. Женщины и дети теперь проклинали не королевских захватчиков, а своих же защитников.
— На бедного казака все шишки летят… — ругались защитники Кумеек. — Даже ветер служит проклятым ляхам, родные дети проклинают нас!
Потоцкий видел как на ладони и заграждения из возов и рвы, освещенные заревом, пожара. Едкий дым отравлял самих же казаков, мешал им обороняться. Старшины должны были перестраивать свои планы обороны, заниматься отправкой пострадавших от пожара людей, снимая для этого полки, предназначенные для отражения нападения врага.
Наконец загремели и казацкие пушки. Стремительно ринувшиеся в наступление кавалерия и тяжелые меченосцы гетмана были встречены уничтожающим огнем.