Хмурый лейтенант
Шрифт:
– А ну, хлопцы, готовьте побилыпе латок. Це ж командир вертается и опять що тот гусак, якому вси перья повыщипывалы. Не разумею, чего вин хоче: смерти, чи що!
Так думал не один механик. Даже командир полка, летчик опытный, любивший риск и тех, кто рискует, недоумевал, почему Яровой такой отчаянный. Командир часто говорил ему:
– Вы устали, вам нужно отдохнуть.
А Яровой лишь молча шевелил сухими обветренными губами, словно силился улыбнуться и не мог.
– Я еще успею до темноты возвратиться, товарищ командир, разрешите еще один полет на «свободную
И улетал. И ему везло. Тридцать шесть штурмовок совершил лейтенант Яровой за какие-нибудь пятнадцать дней пребывания в нашем полку и ни разу не был сбит ни зенитками, ни «мессершмиттами». За это время он отыскал и взорвал два крупных нефтесклада, разбил эшелон.
Список подвигов Ярового рос быстро, и даже «старики» отдавали должное летному мастерству лейтенанта. Но для всех было неведомо, что носит в своем сердце этот мрачноватый, неразговорчивый человек. Многие думали, что он попросту гордится, заносится и поотому избегает общения с окружающими летчиками, считая, что среди них не сможет найти себе равного. Может быть, поэтому к Яровому вое относились с нескрываемым равнодушием, а если и хвалили его, то холодно и скупо, как мастера своего дела, но не как товарища, с которым приходится делить и место в землянке, и опасность в воздухе.
А Яровой продолжал летать и оставался все таким же замкнутым. После двадцатидневного пребывания Ярового в нашем полку командир решил его представить к ордену Красного Знамени. Ш, как назло, сутки спустя поело того, как штабной писарь Тесла заполнил наградной лист, Яровой не возвратился с задания.
Случилось это в холодный ветреный день, когда аэродром» затягивала белесая пелена тумана. Погода стояла нелетная но утром оперативный дежурный передал майору приказ командующего ВВС. Черемыш взял телефонограмму: «Цель восемь уничтожить к четырнадцати ноль-ноль». Под целью восемь значился по коду штаб немецкого корпуса, расположенный в деревне Озерки.
Черемыш посмотрел в окно. Дул сырой от дождя ветер, гнал черные тучи, и низкое небо, казалось, вот-вот должно рухнуть на землю.
– Не так легко уничтожить, – произнес майор, сердито кусая губы, – попробуй полетай в такую погоду.
В землянке было тихо, даже удары дождя о стекло отчетливо слышались. Черемыш думал о том, что летчик которого он пошлет в такую погоду на штурмовку немецкого штаба, имеет мало шансов на то, чтобы вернуться Трудно пробиваться к цели, когда впереди теоя горизонт каждую секунду грозит сомкнуться, сделать невидимой землю. Но еще труднее без прикрытия истребителей одному атаковать цель с низкой высоты под огнем десятка зенитных батарей. В углу на деревянных нарах, тесно прижавшись друг к другу, спали летчики.
Один из них зашевелился и медленно сполз на пол. Черемыш увидел холодные светлые глаза.
– Яровой?
– Разрешите полет, товарищ командир.
Майор посмотрел на лейтенанта и внезапно рассердился «Ну почему он всегда выскакивает раньше других? Ведь есть же в пашем полку и болеc опытные штурмовики». Командир скомкал в руке телеграфный бланк, потом снова разгладил его, перечитал короткий текст: «Цель восемь уничтожить к четырнадцати нольноль».
Над самым ухом он услышал глухой от скрытого волнения голос лейтенэхгга:
– Я еще вчера заметил признаки этого штаба под Озеркамп. Мне будет легче его разыскать.
– Хорошо, готовьтесь, – согласился Черемыш, затем недружелюбно и ворчливо прибавил: – Честное слово, если бы не простудился вчера капитан Веденеев, его бы послал, а не вас.
Через нескотько минут Яровой был готов. На этот раз командир сам вышел проводить его. Майор, посылая в опасный полет даже такого летчика, к которому не питал особенной симпатии, как-то менялся, оттаивал, становился необычно ласковым. Так случилось я в этот раз.
После того как все приготовления были закончены и Яровой уже застегивал шлемофон, Черемыш подошел к лейтенанту и потрепал его по плечу.
– Значит, летишь, – сказал оп, переходя на «ты», – а погода, видишь, какая… высоту все время придется держать маленькую… ты к земле прижимайся, где можешь, а то зенитки у фашистов злые.
Слова «можешь и не вернуться» остались несказаппылга, но Яровой прочитал их в грустны: глазах командира.
– Закурить разрешите? – спросил он.
– Покури, покури, – спохватился майор, – перед вылетом это полезло, в воздуле будешь спокойнее.
Командир протянул ему спичку и, обняв лейтенанта за плечи, вышел с ним из землянки.
– Ну ладно. Желаю удачи. Трогай.
Яровой ушел к машине. Черемши стоял у входа без ш хема, комкая в руках кожаные перчатки, смотрел вслед.
А вскоре майор увидел, как протащился по раскисшему полю аэродрома медлительный, тяжелый ИЛ, словно бы нехотя оторсался от взлетной полосы и скрылся в непроницаемом тумане. Командир стоял дотех пор, пока не смолк в небе шум самолета, а потом спустился в землянку.
Снова ветер гнал тяжелые тучи. Черемыш сел за стол и положил перед собой часы.
По той сосредоточенности, какая была в его глазах все поняли, как сильно волнуется командир за судьбу летчика.
Проппо два тягостных часа. Три раза за это время выходил майор из землянки и напряженно всматривался в низкое хмурое небо. Но все было напрасно. Чутк – в ухо не могло уловить знакомого шума.
К вечеру туман рассеялся, и звено истребителей вылетело на разведку. Когда оно возвратилось, капитан Еремеев, водивший летчиков за линию фронта, сообщил, что санаторий, где расположимся штаб немецкого корпуса, разрушен, а в десяти километрах от пего, сбоку от шоссе, лежит сбитый штурмовик.
В долгом молчании выслушали летчики эти слова, а когда дверь тихо скрипнула за ушедшим Еремеевым, майор медленно встал, и все услышали его гихий голос:
– А какой храбрый был все-таки парень!
Но Яровой не погиб. Он пришел на тринадцатый день, худой, осунувшийся, с запавшими от бессонницы глазами. Ему обрадовались, как родному. Летчики бросились тормошить лейтенанта, но Яровой лишь на секунду согрел лицо теплой улыбкой, а затем опять стал сдержанным и молчаливым. Освобождаясь от объятий, оп нескладно объяснил: