Хоботок и Ленора
Шрифт:
Вернулся из рейса капитан Бычков и принес подарок - ананас. Играть в подкидного дурака ему было некогда: он еще не успел побывать дома.
Наткнувшись на туалет, он долго на него смотрел, стоя с ананасом под мышкой, потом пробормотал совершенную глупость, что-то вроде "Ну что ж, туалет... в расцвете лет!", и ушел вконец расстроенный. Уже на выходе, вдруг вспомнив, сказал, что капитан Петр Петрович тоже вернется скоро - он уже на обратном пути со своим кораблем. Заметно было, что Бычков вовсе не может решить, хорошо это или плохо, обрадуются дети
После его ухода в дверь постучали: Ленора взяла три коробки спичек и открыла дверь. Соседке спичек было не нужно, это была жена механика, который плавал с Петром Петровичем, она пришла тоже сообщить, что корабль возвращается.
– Спасибо, - сказала Ленора и спрятала в карман спички.
– А ваша Зойка, Зоя Павловна, у вас по двору ходила. Не видали?
– Нет, как-то не повезло.
– Да, ходила. И по забору шагами мерила. Со своей мамулей приходила... Ленорочка, если тебе что ни что! Ну что ни на есть что... понимаешь?.. Беги к нам сразу.
– Будем, если что, бегать!
– криво, печально и зло улыбаясь, медленно повторила Ленора.
Вернувшись из рейса, капитан Петр Петрович тоже привез детям ананас. Спросил, хватило ли денег. Ленора открыла ящик стола и показала: деньги еще оставались - нарочно, с трудом были сэкономлены, показать, что не дурачки какие-нибудь хозяйствуют.
Потом он очень долго сидел в сторонке и смотрел, как ребята играют в подкидного дурака: Хоботок с восторгом, Петька с азартом, а Ленора снисходительно ради них обоих.
Прежде чем уйти, как всегда, в свою комнату за перегородку, он раза два попытался даже легко пошутить, вмешавшись в детский карточный разговор, но оба раза на него с удивлением оглядывались и даже игра на минуту останавливалась.
Лежа за перегородкой, по ту сторону которой уже улеглись пошептавшиеся дети, он все думал об этой перегородке. И она представлялась ему сложенной из тяжких и шершавых каменных кубов, из каких складывают волноломы в океанских портах... А кто ее такую сложил между этими двумя комнатами? Черт его разберет.
Он тяжелым усилием поднял руку, азбукой Морзе легонько стукнул в перегородку суставом согнутого пальца и вздрогнул - так быстро, почти мгновенно стукнула в ответ почти в то же самое место перегородки Ленора: точка... тире... точка... точка! Первая буква ее имени: "Л". Когда-то давно, когда она болела и выздоравливала, если ей становилось одиноко, нехорошо или страшно, она так постукивала маме; это было еще на старой квартире, но главное, в мамины времена, в сказочные, прекрасные, ушедшие мамины времена их жизни.
Наверное, она опрометью соскочила с постели, через секунду скрипнула дверь, и она стояла уже в его комнате и спрашивала.
– Тебе нехорошо? Звал?
– быстро вглядываясь, спросила она. Капитан лежал не раздеваясь на диване, головой к окну, откуда лился снежный, лунный свет, смешанный с общим заревом города, стоявшим над крышами.
– Неужели ты помнишь?
– спросил он.
– И всегда буду.
–
– спокойно сказал капитан.
– Вы всё одни.
– Кто как. Петька погладистый. Его погладить, он и ушки прижмет Братец Кролик! Хоботку будет худо. Он примирится, конечно, да кто разберет, с чем он примирится. С чем?
– Тебе говорили, что ты на нее похожа?
– совсем тихонько спросил капитан.
– Ямочки?
– Что там ямочки...
– Он помолчал.
– Что там ямочки!.. Я не говорил, что я кончил плавать? Вернулся из последнего рейса. Пора. Когда-нибудь надо... Что ж ты босиком стоишь?
– А ты только что заметил?
Дня через два вернулся и дизель-электроход капитана Алферова. Петр Петрович ходил в гастроном и вернулся с большим, тугим пакетом, тяжелым от бутылок и еды, и сам стал расставлять тарелки и стаканы.
Туалет все еще стоял нераспакованный, нелепо забив кухню.
В кино ребят на этот раз не отсылали. Они сами забились пораньше в свою комнату по постелям, молча в темноте насторожив уши, точно зайчата, заслышав мягкие лисьи шаги у норки.
Они ждали долго, так томительно долго, что устали слушать и заснули один за другим...
Поздно ночью, вынырнув из глубокого сна, проснулась одна Ленора. В столовой шумел мужской разговор.
Гудел голос капитана Бычкова. В щели под дверью ослепительно сияла полоса света - зажжены были все лампы.
– Петр Петрович!
– восклицал Бычков трезвым, только глубоко прочувствованным тоном, какой у него появлялся, когда он много выпивал. Друг Петр Петрович! Да ведь только один компас на свете, который никогда не ошибается и не дрогнет!.. Который неумолимо!.. Это компас с нарисованной стрелкой, капитан!
Капитан Алферов сосредоточенно-тихо говорил:
– Петр Петрович! Успел отдать якорь, застопорить, пока есть фут соленой воды под килем? Точка. Порядок!
– Удивление!..
– не давая договорить, хмуро твердил свое отец.
– Вы меня вот как знаете, все знаете. Было у меня счастье! Было! А человек, у которого счастье было, - это есть счастливый человек! Это другим объяснять - очень ясно! А сам запутаешься: кажется, идешь курсом прямо на каменный мол со всего хода и поздно за руль хватаешься, а уж зубы стиснул, глаза прижмурил, ждешь, как ударит! И вдруг вся эта гранитная кладка прорывается, как бумага, как мокрая бумага, даже без шума... и ты сквозь все прошел, и чистая вода впереди до самого горизонта!
У Леноры все начало путаться в голове, и слова отца казались ей то обещающими счастье, то зловещими и двусмысленными. Совсем замучившись, она снова вдруг как утонула - уснула крепким тревожным сном, и когда опять открыла глаза, было оттепельное утро - серое, пасмурное, дымное, едва просвечивающее в окна.
Ей вдруг вспомнилось, откуда-то само выскочило слово "мальчишник", это когда пропивают перед свадьбой холостую жизнь! Ужасное, пьяное, сопливое слово (и где она слышала?). Долбило какое-то железо в доме, а в столовой, где шумели всю ночь, была тишина.