Хочешь цветочек?
Шрифт:
Денис замолчал, вздохнул протяжно, взглядом в пол уткнулся. Потом опять забубнил – монотонно, устало:
– С подвохом везенье оказалась. Видел, как я утром спотыкался на ровном месте? Как из рук всё валилось? Пакости и неприятности будто из мешка дырявого посыпались. Удача, блин, недобрая. Чтоб тебе хорошо было, надо другим плохо делать. Больно. Гнобить, короче, всех на корню. А не будешь – судьба тебе-любимому плюхи с затрещинами отвешивать примется. Не дай бог еще поможешь кому, доброе дело сделаешь – тогда совсем кранты, надевай белые тапочки и жди костлявую. Правда, можно уравновесить.
Дейзи истерически захихикал.
– Одной
Я тупо пялился в стену комнаты – желтые обои с крупным ромбовидным узором, – выделенной нам хозяином дома для ночлега, и молчал.
– Смотри! – кричал Дейзи, раскидывая разноцветные купюры. – Думаешь, выиграл? Не-а, нашел. Спасибо мужикам, подсказали, че делать нужно. Видишь?! – он тыкал мне в нос блестящий, лоснящийся от смазки пистолет. – Тоже нашел. Легко, Тимур. Грохнул пару собачек, рыжему Федьке морду набил, колеса у чьей-то тачки пропорол, каменюкой в окно засадил. Мне везет, как Иванушке-дурачку в сказке! Я имею судьбу, пока она не поимела меня! Сволочи!!! Они все здесь такие! А-а-а!..
Бах! – стекло разлетается на тысячи мелких осколков.
Бах! – звук выстрела больно бьет по ушам.
Бах! – пороховая гарь лезет в ноздри.
Бах! Бах! Бах!..
– Эй, – в приоткрытую дверь осторожно заглядывает владелец дома. – Че палите без толку? Орете зачем? Работать мешаете.
– Гриша, – всхлипывает Денис, – сука ты, Гриша. Почему раньше ничего не сказал? Не предупредил?
– Очень много вопросов к тебе, братан, – говорю я. – Оч-чень много, – и как бы невзначай направляю дуло пистолета ему в живот. – И попробуй только не ответить хотя бы на один.
– …Как всё началось, спрашиваете? Давненько уже, годах в семидесятых примерно. Даже история соответствующая имеется, ну, или байка, хоть как называйте.
Пошел, значит, один нашенский в лес за грибами. Ванька-клоп его звали, а может, и по-другому. Бродит, ноги топчет, собирает помаленьку – не удались в то лето грибы. Вот уж и к болоту Именьковскому выбрел. Глядь, мужик какой-то шестом топь пробует: перейти, видно, хочет. Увидел мужик Ваньку, местный ты? – спрашивает. Тот кивает. Ну, пособи тогда, говорит, через болото перебраться, небось, и тропку какую знаешь.
Знаю, конечно, отвечает Клоп. Айдате, гражданин, проведу. А на мужичке-то одежка богатая, браслеты на руках, кольца; цепочка золотая, бумажник толстый из заднего кармана выглядывает. Ванька, карманник бывший, три года за воровские дела отсидевший, и позарился. Пока вел, покрепче к дядьке тому прислонялся, будто поддерживал, а сам руками – раз, раз. Слямзил бумажник-то, да браслетик серебряный увел. Мужик, верно, заметил, однако вида не подал. Спасибо, говорит, добрый человек, за помощь.
А Ванька ему, вот наглый: спасибом сыт не будешь, может, отблагодаришь чем? Ладно, усмехается дядька, нехорошо так, с прищуром, будто сглазить помышляет, отблагодарю. Век помнить будешь. Наклонился, пошарил вокруг, да цветочек какой-то сорвал. На, сует ему, съешь, удача тебе во всём будет. Ты ее со своими ухватками быстро добьешься. Обыкновенный цветок, на одуванчик похож, только синий. Врешь, удивляется Ванька, быть того не может. Да зачем мне врать? – толкует мужик, ешь знай, не отравишься. Удача, она смелых любит. Если не хочешь или боишься – выброси, дело твое. И ушел.
Вот с тех пор, советских еще, и пошло-поехало. Скоро тридцать годков будет. Юбилей, стало быть.
– А кто он? Ну, человек этот. Хотя… человек ли?
– Не знаю. Да какая, в сущности, разница?
– Ну… есть, наверно. Вот скажи, Гриш, тебя-то как подловили? Ты честный весь, принципиальный.
– На бабу, Тимур. Всё зло от баб, слыхал?
Молча киваю.
– К соседу моему, Матвею Ильичу, лет девять назад племянница погостить приехала. Студентка-пятикурсница. Ох, красавица – ладная, стройная, фигуристая. Добрая такая, наивная. Глазищами зелеными по сторонам хлопает, улыбается ласково – аж сердце в груди замирает-останавливается. Все будто взбеленились разом, павлинами вынарядились, побрякушки золоченые нацепили, ходят вокруг, кобели, стойку делают. Здрасте-пожалуйста, как вас зовут девушка? – а меня так-то, очень приятно, помощь какая не нужна? Матвей терпел-терпел, потом вышел с двустволкой, ка-ак жахнул по толпе-то, хорошо хоть поверх голов целил, для острастки, значит. Вы, говорит, паскудники, если Наташку мне спортите, лучше сразу вешайтесь, сами, понятно? Увяли, стало быть, хвосты павлиньи, рассосались женишки – кому охота дырку в башке заиметь? Тихо-мирно неделя прошла, а Ильич вскоре в город засобирался, на выходные. То ли к другу заглянуть, то ли еще что. Мне же наказал за племяшкой присматривать, слово взял… Нарушил я его. Письмо мне подкинули, от ее имени: люблю, мол, целыми днями о тебе мечтаю. И цветочек синенький в конверте том лежал. Выпил я для храбрости, цветочком закусил, да и пошел. Уж отбивалась она, сопротивлялась, всё зря – только сильней раззадорила… Матвею я сразу повинился, он долго зла не держал – женись, сказал, парень ты видный, и Наталье, как ни странно, понравился. Вот так-то. Свадьбу сыграли, дом новый справили, дочке в апреле семь лет исполнилось. В школу моя Светка осенью пойдет, в первый класс.
– Как же вы… как живете-то здесь, такие…
– Ущербные, – доканчивает за меня Григорий. – Просто живем, обыденно. Раньше-то, особенно поначалу, убивали, конечно, грабили да насильничали, дома жгли. Бывало, целыми неделями деревня полыхала – не успевали тушить.
– А теперь как?
– Как, как – кверху каком. Бои кулачные устраиваем: стенка на стенку. Дома с сараями по бревнышкам-кирпичикам разносим – строго по графику, не думай. Бывает, и поджигаем иногда. Скотину травим, огороды чужие топчем-разоряем. После урожай, знаешь, какой? – драгоценный… Чуть копнешь землю – вот они, лежат-дожидаются – камушки, золотишко. Ухоронка чья-то безвестная. Отдашь, разумеется, государству его долю, да только тех двадцати пяти процентов, что тебе останутся, года на четыре с гаком хватит. Всё зверье в округе давно извели. Над приезжими вроде вас или родственниками чужими изгаляемся-насмешничаем, убытки потом втройне возмещаем. Никто еще не жаловался.
– Мне… что мне-то теперь делать? – подает голос Дейзи.
Спрятал лицо в ладони, раскачивается из стороны в сторону.
– У тебя, брат, выход лишь один. Поэтому, считай, и нет его вовсе. Здесь селись, живи. Поможем, значит, обустроиться-то. Люди свои, – Гришка с опаской трогает желто-лиловый синяк, морщится – больно, наверное. – Сочтемся.
15 – 17.10.04