«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)
Шрифт:
Сердечный привет Лидии Ивановне.
Желаю Вам всего самого лучшего.
Искренне Ваш Э. Райс
36
Париж 24 июня 1968 г.
Дорогой Владимир Федорович.
Уже давно должен был Вам письмо, но все оттягивал ответ, в надежде на встречу с Вами на мюнхенском съезде [209] , куда Вы были приглашены, но не явились.
А жаль. И потому что (представьте себе!) съезд оказался интереснее, чем я предполагал.
209
Мюнхенский институт по изучению истории и культуры СССР регулярно устраивал международные конференции и съезды, на которые Марков сперва приезжал, но потом стал опасаться: он ожидал приезда матери, которой долго отказывали в визе, и боялся, что
Конечно, многие (и американе, и россияне) несли благополучнейшую околесицу, но прения были живыми. Было несколько и блестящих участников. В первую очередь Ваш коллега из Индианы, некто Maurice Fridberg [210] , о котором я до того и не слыхал, был на редкость блестящ — и умом, и познаниями, и красноречием, и на редкость приятным и чистым русским языком.
Превосходно держалась и наша Зинаида Алексеевна Шаховская.
А некто Владимиров [211] , откуда-то из Англии (очень недавний невозвращенец), щеголял личным знакомством со «всеми» — от Светлова и Шолохова до Бродского и Горбовского. Впрочем, он был, хотя и несимпатичен, но остер, боек, неглуп.
210
Фридберг (Fridberg) Морис (р. 1929) — американский славист польского происхождения, профессор ряда американских университетов, автор трудов по истории русской литературы и литературного перевода.
211
Владимиров Леонид Владимирович (наст. фам. Финкельштейн; р. 1924) — журналист. В 1966 г. эмигрировал в Англию, работал на радио «Свобода» (в 1966–1979), затем на Би-би-си.
Получил, в свое время, Ваш essay о русских цитатных поэтах [212] . Идея, сама по себе, интересна, и Вы ее поддержали огромным и четким подбором цитат же. Но я сожалею о том, что Ваша манера будто развивается в сторону формализма. А жаль. Вы ведь настолько умнее, талантливее, ученее их всех (кроме, конечно, Шкловского, до его капитуляции), что им бы следовало подражать Вам (если бы у них хватило пороху), чем наоборот!
Вам ведь их «метод» — не нужен. А даже талантливый и умный Шкловский — и то остался пленником своих схем и из-за них не увидел того, что художественное произведение, как, впрочем, и все живое, никакой классификации не поддается и никакой классификацией не исчерпывается.
212
Марков В. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П.А. Вяземского и Георгия Иванова // То Honor Roman Jakobson: Essays on the Occasion ofhis Seventieth Birthday 11 October 1966. The Hague: Mouton and Co, 1967.Vol.2.P. 1273–1287.
И на это и он «сел».
А Вы понимаете (свидетельством тому почти все Ваши essays), что критика — это искусство, неповторяемое о неповторяемом. Или это Вы захотели сделать приятное Якобсону за приглашение его в свой сборник?
Кое-что из лучшего в Вашей статье (кроме общего замысла) — в примечаниях. Замечательно и верно, что и Вяземский созрел к старости.
Умно и метко у Вас и о «Распаде атома», которого, увы, почти никто не знает и не ценит.
В связи с этим у меня будет к Вам маленькая просьба. И я весьма высоко ценю умнейшего и смелого Г.А. Ландау [213] — недооцененная, трагическая фигура, жертва и русской и германской революции.
213
Ландау Григорий Адольфович (1877–1941) — философ, культуролог, публицист, преподаватель теории права Петроградского педагогического института. С 1920 г. в эмиграции в Финляндии, с 1921 г. в Берлине, сотрудник редакции газеты «Руль», с 1938 г. жил в Риге, после аннексии Латвии оказался на советской территории, в июне 1941 г. арестован, погиб в заключении.
Но об его «Эпиграфах» [214] (увы!) читаю впервые у Вас. Поэтому если можете, если они у Вас под рукой — буду Вам очень благодарен, если Вы сможете прислать мне микрофильм этой книжки. И во Франции, дескать, техника прогрессирует, и в настоящее время я вооружен для переснятия микрофильмов на обыкновенную бумагу. Так что микрофильма было бы совершенно достаточно.
Во всяком случае, охотно готов Вам вернуть расходы по микрофильмовке.
Теперь другое. В номере местной газетенки «Русская мысль» от 2 мая с. г. небезызвестный Вам Терапиано поместил обширный подвал о новом сборнике стихов Петникова [215] , который вышел в Симферополе в книгоиздательстве «Крым» в 1967 году, со вступительной статьей самого Н. Тихонова.
214
Ландау Г. Эпиграфы. Берлин, 1927. См. дополненное переиздание: Он же. Эпиграфы / Ред. и послесл. Ф. Полякова. М.: Пробел, 1997.
215
Петников Г.Н. Утренний свет. 1915–1987. Симферополь: Крымиздат, 1967.
Но увы, в статье не указано точное заглавие сборника, «Избранные стихотворения»? «Утренний свет»? Из текста статьи это не ясно, но, по— видимому, одно из этих двух.
Во-первых, указываю Вам на существование этой книжки, которое могло ускользнуть от Вашего внимания. А во-вторых — раздобудьте ее. М. б., библиотека Вашего университета сумеет сделать то, что я, несмотря на все мои отчаянные усилия, не сумел устроить.
А книжка должна быть замечательной (хотя она ретроспективна и, след<овательно>, в какой-то части, нам уже знакома), если даже Терапьяну раскачала!
Очень Вам благодарен за лестный отзыв о моей ижице. Знаю, что он искренний и нелицеприятный, не только потому, что вообще знаю Вас, но и потому, что Вы, совершенно правильно, «попали в самую точку» — в самое слабое место моей книжки.
Да, я действительно очень плохо и только приблизительно владею русским языком. Но как же это, что никто, кроме Вас, этого не заметил? Неужели все они, остальные, такие же калеки по части русского языка, как и я?
А ведь у них — другое дело: они все родились в Москве и в Петербурге и на севере и прожили в России, по крайней мере, до 20-летнего возраста, тогда как я родился в Киеве, т. е. на Украине, а покинул Россию с родителями в 9-летнем возрасте и переселился в Румынию, а оттуда в Германию — пока не осел (до сих пор) во Франции.
Так что русский язык у меня — это нечто вроде выученной по книгам латыни, род неразделенной любви (случай, кажется, нередкий).
Что касается изданий, то, думаю, самый правильный (при всей его трудности) путь — это через Струве. Я до сих пор работал с героическим аскетом русской культуры Б.А. Филипповым. Но увы, это и Вам, возможно, уже известно, с некоторых пор его сильно зажали в связи с его политическим прошлым (по сути дела, чистейшим) и с его политической (да и просто человеческой) принципиальностью и непреклонностью.
Он, конечно, не из таковских, без борьбы не сдастся, да и сейчас уже многое отвоевал назад, но пока еще прежней свободы действия не обрел. Ему еще всякие идиоты навязывают скабичевщину. Подождите. Я его запрошу и, когда снова станет возможно (это зависит и от исхода президентских выборов у Вас), — я Вас оповещу.
А Струве — ему можно, ему американские полуленинцы верят. Он же, все-таки, «святые заветы» в чемодан не прячет.
Прошу, не сердитесь за мое долгое молчание. Тому виной не только надежда на встречу в Мюнхене, но и французские события. Вы, верно, видели, живем мы в самом центре, в самом узле происходящего. Одна из баррикад стояла у самых окон нашей спальни. И ее уже 2 раза восстанавливали и снова разрушали.
И все это ночью, под взрывы слезоточивых бомб и ответные студенческие вопли и драку. Полиция даже стреляет, и бывают убитые — а раненых несколько сотен — студенты же, для обороны, сорвали решетки с парков, скверов и пользуются также камнями из мостовой. Кроме того, ими применяется так наз<ываемый> «Coctail Molotov» (почему сей солиднейший каменный зад? [216] ): бутылка с горючим со вставленным в нее зажженным фитилем. Если она разбивается, то пламенем может поджечь добротно одетого жандарма.
216
Существует несколько версий происхождения названия «коктейль Молотова». Согласно отечественной версии простое, но действенное средство прозвали в народе именем советского министра иностранных дел, потому что именно В.М. Молотов подписал постановление ГКО от 7 июля 1941 г. «О противотанковых зажигательных гранатах (бутылках)». Финны предлагают свою версию, относя возникновение термина к советско-финской войне, в ходе которой советская авиация бомбила Хельсинки, а Молотов отрицал бомбардировки, заявляя, что советские самолеты доставляют продовольственную помощь. Авиабомбы в Финляндии получили название «молотовских корзин для пикника», а бутылки с зажигательной смесью, в изобилии производившиеся финской промышленностью, стали называть «коктейлем Молотова». Союзники приписывают название себе, справедливо указывая на то, что в СССР оно официального распространения не получило.