«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)

Марков Владимир

Une sonore, vaine et monotone ligne [76]

Или

Qui criait monotonement Sans que la barre ne varie Un inutile gisement Nuit, deseopoir et pieverie… [77]

Вот, напр<имер>, то, чего у Баратынского нет. Но даже подлинной глубины мысли, как вот, напр<имер>,

у Тютчева, или Случевского, или… Белого, у него тоже нет. Просто — пессимизм позамысловатее. Делаю исключение для «Последней смерти» с ее страшным пророчеством, м. б., наших дней. Но я его открыл после 1947 г.

76

Неумолкающая птица, / Но курс был выверен и тверд, / Алмазам тщетным не светиться / Сквозь ночь, отчаянье и норд (пер. Р. Дубровкина).

77

Из эклоги С. Малларме «Послеполуденный отдых фавна» («L'apres-midi dun faune»; 1876). В переводе P.M. Дубровкина: «…тягучий / Томительный поток негаснущих созвучий».

Напротив, Языков — своеобразнейший, ярчайший, подлиннейший из пушкинцев. Возьмите хотя бы приведенные мною стихотворения. Но у него много других, не хуже. Хотя бы «Иоганнисберг» или стихотв<орение>, посвященное К. Павловой. «К Рейну» я не поместил из-за его размеров — но какая красота! Где Вы такое видели у Баратынского? А его ругань по адресу западников, в частности Чаадаева!

«Но ты молчишь, плешивый идол Тупых мужей и слабых жен!» [78]

78

Неточная цитата из стихотворения Н.М. Языкова «К Чаадаеву» («Вполне чужда тебе Россия…») (1844). У Языкова: «Но ты стоишь, плешивый идол / Строптивых душ и слабых жен!»

а его описания заграничного путешествия, когда он ездил лечиться, а стихи Татьяне Дмитриевне (кажется, я одно привожу). Да, беру на себя нахальство открыто предпочитать Языкова, даже Бенедиктова Баратынскому, хотя Г.В. Адамович и окрестил это безграмотностью. Было бы интересно посмотреть, как бы Вы взялись за защиту Баратынского!..

Случевского я, пожалуй, перехвалил. Но с тех пор я нашел у него еще стихотворения, пожалуй, даже замечательнее приведенных. Тут было трудно работать, ибо в Париже его достать нельзя, а действуя из третьих рук, трудно хорошо выбрать.

Брюсова, как и Полонского, я бы сегодня, пожалуй, выкинул совсем. Он культурнейший критик и знаток, но уж никак не поэт. Как он может Вам нравиться после, напр<имер>, Заболоцкого! В его стихах тоже — умение, культура, труд, но вот не только таланта, но даже вкуса мало, а о музыке и говорить не приходится. Хотя и здесь допускаю возможную со своей стороны ошибку и рад буду любым указаниям с Вашей стороны. Брюсов, увы, в Париже имеется, но стоит ли погрузиться в эти 20 объемистых томов в рифмах? Белого буду отстаивать, переоценивать — но в сторону похвалы. По-моему, его слава романиста и essay'иста затмила славу поэта. Тут тоже понадобился бы обстоятельный анализ, возможный только в длинной статье. Вот Белому блестяще удалось соединить, почти слить головокружительную мысль с почти детской певучестью стиха. Он умеет уплотнять отвлеченности словами, образами, музыкой. Есть и у него немало неудач (но даже они не лишены интереса), но и немало поразительных взлетов и находок. Иногда у него прекрасные стихи идут целыми страницами подряд. Напр<имер>, «Искуситель», «Мертвец», многое из кн<иги> «Королевна и рыцари».

Конечно, он труден, но именно Вы из тех, кто, если бы им подробно показать, в чем интерес его поэзии, несомненно бы его оценили. Правда, он не очень подходит Вашему темпераменту. Это — хлестаковщина, хотя и гениальная: «Легкость в мыслях необыкновенная» — он весь вот-вот готов улететь. Он крайне мало связан с землей и с ее конкретной красотой. Тем более поразительны его многочисленные

удачи. Среди коротких стихотворений: «Веселье на Руси», «Зори», «Над головой полет столетий быстрый» (я его, кажется, привожу по-франц<узски>). Вообще, мне кажется, что указание на ценность Белого — одна из самых нужных в настоящее время в русской литературе работ. Богатство и глубина его мысли, сила его «видения», революционный переворот, произведенный им в области языка, — все это могло бы значительно обогатить теперешнюю литературу. Он развил и обогатил язык, придал ему гибкость в совершенно исключительной мере. Не думаю преувеличить, говоря, что в этой области он произвел скачок, равный по значению своевременным скачкам Ломоносова и Пушкина. Увы — дело его не нашло продолжателей из-за наступившей советчины. Но он еще сможет оплодотворить будущее.

Среди «симфоний» попробуйте «Возврат». Книга эта для многих послужила ключом к остальным, более трудным и обрывистым произведениям Белого. «Петербург» лучше всего читать в первой редакции «Сирина». А ставлю я его выше Джойса вот за что:

1. Белый намного способнее Джойса в области мысли, особенно отвлеченной. Там, где Джойс останавливается на намерениях и устремлениях, на смутных догадках — у Белого яркая, отчетливая, смелая мысль со значительно более широким горизонтом! До таких широких проблем философии, истории и культуры, в которых Белый постоянно движется, Джойс просто не доходил; его творчество происходит внутри их, их не обхватывая.

2. По крайней мере, в «Ulysses» («Finnegan’s Wake» я еще не читал, и, сказать правду, меня к нему не тянет) Джойсу лишь крайне редко и значительно менее интенсивно удается «создавать атмосферу» — он гораздо будничнее, благополучнее Белого, который иногда одной чертой, одним эпитетом буквально разверзает бездну между нами. Вспомните хотя бы его лакея, подымающегося по ступеням, крытым ковром, «мягким как мозговые извилины». Вспомните красное домино на льду Невы или ужас Аблеухова, нарастающий при виде пульсирующей коробки сардин. Джойс наоборот — снижает атмосферу там, где она могла бы возникнуть и сгуститься, напр<имер>, когда Daedalus засыпает в доме терпимости.

3. Моральный пафос Белого гораздо свежее и сильнее, чем у Джойса, вообще любящего ситуироваться вне добра и зла, их все-таки не исчерпав по глубине. У него более или менее устарелая «переоценка ценностей» в моде начала 20-х годов, очень спокойная, тогда как Белый горит и зажигает читателя «последними вопросами» в апокалиптически напряженной атмосфере.

4. У Джойса спокойная, почти экспериментальная вивисекция языка: «а вот, попробую, если я так скажу, то что из этого выйдет?» У Белого — творчество непосредственное, из его юродства, если хотите, но из глубин его личности, а не только разумное экспериментирование.

Причины легко было бы умножить, но, в общем, я думаю, можно сказать, что новизна Джойса, хотя и рафинированно разработаннее в подробностях (можно больше нацарапать отдельных удачных словесных или метафорических находок, пожалуй), бледнее, благополучнее, ограниченнее, менее ангажирована, чем новизна Белого, и с течением времени оказывается, что Белый острее и правильнее ощущал грядущее, чем Джойс.

При этом я ограничился только «Петербургом». Что же сказать о поэтическом творчестве, которое у Джойса вообще слабо за 2 исключениями: «Ballad of Persse O’Reilly» и еще один отрывок. А где Вы найдете у Джойса такие книги, как «Луг зеленый», «На перевале», «Символизм», «Арабески» — кишащие живой мыслью?

Пока для меня «Ulysses» — его вершина. «Dubliners» — просто Чехов, но похуже, а «А Portret of a young man», действительно сырой эскиз на сюжет «Ulysses». Похоже, что и сюжетами он беднее Белого.

Наконец — где Вы видите у Джойса такое смелое построение своеобразного космоса, как в «Котике Летаеве»?

Пастернака [79] и при составлении антологии очень любил, но боялся, что любовь эта — чересчур неразделенна. Хотя Вы проницательно отметили колебания в заметках.

79

Райс принимал участие в подготовке издания: Boris Pasternak: Une etude / ParY. Berger, choix de textes, trad, inedites, portraits, documents, bibliographic. Paris: P. Seghers, 1958.