Хочу быть богатой и знаменитой
Шрифт:
Пришлось встать, впустить зверя в дом и насыпать ему корма. Завтрак был встречен с благодарностью и приветственным топтанием по одеялу.
Телефонный звонок выдернул из какого-то не то сна, не то бреда. На экране значилось «Амыр». Она взяла трубку.
— Привет, Амыр.
— Что с тобою?! Ты заболела! Ты сейчас дома?!
— Амыр, миленький, не кричи. У меня нет сил, просто нет сил. Вот отлежусь немного, и все будет нормально. Завтра буду уже как огурчик.
— Зелененький и с пупырышками. Ладно, отлеживайся. Вечером позвоню. Телефон положи рядом. Очень прошу, положи его рядом. Слышишь?
—
Амыр чувствовал Регину очень хорошо, так, если она была с ним одной крови. Недаром ему сегодня не спалось. С трудом, но поднялся в самый темный час ночи и пошел петь в дальний блок, который только вчера освободили и уже отмыли. Шаман знал, что палаты, расположенные в старом здании, это то, что ему сейчас нужно. Все-таки девятнадцатый век, там стены по полтора метра, потому звукоизоляция отличная. Потому шел туда разговаривать с предками.
На посту сидела сестричка, перебирая какие-то бумаги. Девушка заполняла документы и его не видела, да и видеть не могла. Никого волшебства, это «магия» разведчика. Его дед тоже мог отводить глаза или пройти с человеком почти рядом так, что его и не заметят.
Зашел в палату. Плотно закрыл дверь, сначала осмотрелся, сел на пол, закрыл глаза и запел. Голос звучал на грани слышимости, а он взывал к душам ушедших предков, чтобы помогли глянуть на ту, о которой так беспокоился. И увидел. Регина лежала у себя в комнате, свернувшись калачиком. Ее бил озноб, девушка тихонько то шептала, то снова вскрикивала — опять бедняжку мучили кошмары.
Амыр изменил тональность, изменил темп и уже что-то наговаривал, речитатив все убыстрялся и убыстрялся, пока не закончился громким выкриком.
Поднявшись с пола, пересел на край не застеленной кровати. Силы быстро покидали его. Но теперь шаман был спокоен, за его девочкой приглядят и до утра все будет хорошо. Девочка будет под присмотром и ни один дурной сон ее не потревожит. А утром все изменится. Об этом уже позаботятся.
Утром Амыра потеряли. Начался обход, а пациента нет. Нашли спустя минут сорок. С таким сложным переломом, после операции, ему запретили подниматься вообще. А тут этакое. Как!? Как он поднялся и дошел по длиннющему коридору в дальний блок? Как его проворонила постовая сестра?! Алексей Давидович Лоор — фронтовой друг Амыра, его ординатор, он же грозный начмед, устроил персоналу разборки и репрессии. Амыра мгновенно уложили на каталку и бегом повезли в рентгеновский кабинет, а потом в палату интенсивной терапии.
Алексей Давидович спешно звонил Лукину. Неделю назад Сергей Владимирович приехал специально, чтобы оперировать Амыра, и должен был улететь транспортным бортом в десять. Часы показывали без четверти. Трубку долго не брали, это не добавляло оптимизма. Наконец-то на том конце недовольно засопели:
— Да, Леха, что случилось?
— Возвращайся. Он самостоятельно ночью прошел больше пятидесяти метров. Сейчас в палате интенсивной терапии без сознания. Давление низкое и дальше падает.
— Тьфу ты, вашу мать! Кого в среднем персонале держишь?! Титьки наголе, подолы по самое не могу! Куда смотрела дежурная! Еду!
Алексей Давидович сидел около кровати шамана и изводил
— Что ж ты, Амыр, творишь-то?! Что тебя, друг любезный, понесло в дальнюю палату? Что ты там забыл, зараза алтайская?!
Или он казах? Может и бурят. Все это не отменяет вопроса, что с ним произошло? Только бы успеть. Только бы успеть!
Лукин тоже нервничал. До госпиталя не ехали, летели с мигалкой и сереной.
Шагнул в палату, на ходу натягивая халат:
— Что тут у вас? Кровотечение?
— Если бы.
— Дай гляну. — Откинул простынку, начал осматривать ногу.
— Не похоже. Дай еще здесь посмотрю. — Зашел с другой стороны кровати.
— Да, загадка бабушки Насти. — Стоял, потирал руки и размышлял, прокручивая в голове самые невероятные варианты.
— Чего рыщите, ироды?
Голос больного прозвучал так неожиданно, что два взрослых мужика, прошедших войну, оперировавших в полевых госпиталях, под грохоты снарядов и свист пуль, вздрогнули:
— Тьфу! Амырище, твою ж! Напугал до мокрых портов! Ты чего удумал, изверг?! Встанешь еще раз без разрешения хоть на одну ногу, я тебе в морду съезжу, зараза!
Алексей Давидович ревел как раненый медведь. Персонал жался к стенам, только Лукин улыбался из-под маски.
— Ладно орать-то, — Амыр чуть приоткрытыми глазами смотрел на своего друга.
Повернул голову в другую сторону и попросил:
— Серега, что-то у меня из-под ключицы как будто торчит, под шкурой зудит и мешает. Посмотри. Однако, привет из прошлого.
— Посмотрю.
Сергей наклонился над больным и замер. Заговорил слишком уж спокойно и медленно:
— Леха, отойди от кровати. И принеси лучше мне такую интересную штучку, ампула называется, а к ней жгут давай и приборчик, шприцем дебилы зовут. Только тихонько так. Я понял, что у него тут. Я понял.
Тот спешно вышел из палаты, он тоже уже все понял. Амыр с восемьдесят шестого года жил с разрывной пулей, которая в свое время не разорвалась внутри тела и жила вместе с Амыром все эти годы. А сейчас она выглянула из-под ключицы.
Начмед не шел, летел по коридору и раздавал распоряжения:
— Готовьте первую операционную. Ассистировать вызывайте Шахматова.
Голова работала очень четко. Много раз читал о таком. Но, чтобы столкнуться самому — Боже сохрани! А вот теперь придется пройти через такое испытание. Оперировать одному — не получится, надо бы втроем, только надо бы умудриться управиться двумя парами рук — чем меньше народу, тем меньше жертв. Тьфу-тьфу-тьфу! Типун тебе на язык, начмед!
Шел к себе в кабинет, потирая в волнении руки. Господи, не дай Господи никому такого. Амыр, милый ты мой человек. Я тебе жизнью обязан. Помню и буду помнить до последнего моего часа, как выволакивал из ямы, в которую меня, пленного раненного и полуживого бросили. Сам себе отмерил еще дней семь-десять, а ты отдал в подарок всю мою жизнь. Вот настал тот день, чтобы я вернул долг. И я верну. Верну!
Телефон уже дымился:
— Ященко? Анатолий Романович? Здравия желаю, это Лоор. Да это я. У меня пациент с разрывной пулей под ключицей. Пуля та с восемьдесят шестого года. Надо оперировать, она начала уже выходить из тела. Хорошо, я жду.