Хочу увидеть океан

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Слушай, Юр, а я же водки выпила, мне теперь за руль нельзя, — вдруг опомнилась Саша.

— Садись ко мне, дядя Вася у нас завсегда трезвый за рулем. Поедем сначала к тебе, посидим, обдумаем дельце. А он пусть твою машину подгонит. Сюда на такси дадим.

Дядя Вася изумился их наглости. К Сашке он не нанимался в водители. Но возмущение его было вялым — пока они сидели в ресторане, он успел за четыреста рублей отвезти какую-то парочку в гостиницу «Метрополь». А за это расстояние никто больше двухсот не давал. Парочка была заезжая, говорила хрен знает на каком языке и спорить не стала. Так что настроение у него было не отвратительное, а обычное — ровное, плохое. Возле Сашиного дома Юра дал ему двести рублей на такси, и дядя Вася, поймав старенький «Москвич», зверски торгуясь, выторговал у какого-то лоха сто рублей, а тот и этому был рад. Назад дядя Вася умудрился в Сашиной машине по пути подбросить симпатичную

барышню за двести рублей. И когда позвонил снизу на мобильный Юрия Васильевича, очень удивился, что тот спустился сразу же, не заставляя его долго ждать. Саша спустилась вместе с ним, забрала свои ключи от машины, и они с Юрой нежно поцеловались. «Тьфу на них, — подумал дядя Вася, — и лижутся, и лижутся, что за радость?» Не понимал он этих телячьих нежностей — другое дело хлопнуть по заднице или ущипнуть за грудь. А так эти интеллигентские штучки его выводили из себя.

— Дядя Вася, отвезешь меня домой — и свободен, — прервал его мысли Юрий Васильевич. — Я уже сегодня никуда не поеду. Так что гуляй, Вася, — пошутил он и сам расхохотался своей шутке. Дядя Вася хмыкнул в ответ, этим выражалась его радость по поводу свободного вечера.

Иван Рудольфович стоял в маленькой православной церкви и слушал проповедь. Служба подходила к концу. Народу сегодня собралось немало — человек двадцать. Все знакомые лица, с которыми он встречается почти на каждой службе. Рядом старичок Николай Петрович с окладистой бородой прислушивался к отцу Георгию, повернув к нему правое ухо. Он был глуховат, и, хотя носил слуховой аппарат, привычка слушать, подставляя правое ухо, оказалась неистребимой. На полу возились детишки, старшая дочка священника шестилетняя Галя зычным шепотом пыталась призвать их к порядку. Ее младшая сестренка Танечка в это время что-то шептала Игорьку, сыну Лизы. «А где же сама Лиза?» — удивился Иван Рудольфович. И вспомнил, что после службы будет чаепитие. Наверное, она в трапезной, а сынка оставила здесь, чтобы не болтался под ногам. Он с умилением посматривал на ребятишек. На руках у матушки посапывал младенец Васенька, и она откинулась назад, чтобы удобнее было его держать. Младенец был упитанный и тяжеленький, а матушка худенькая, как подросток. Но со своими чадами справлялась на удивление легко. Отец Георгий закончил проповедь, и, пока некоторые остались возле него, остальные потянулись в трапезную. Александра Владимировна разливала чай, Лиза разносила чашки, на столе стояли вазочки с печеньем и конфетами. Обстановка была совсем домашняя, и Иван Рудольфович в который раз порадовался, что в центре Женевы существует такой островок, где собирались его соотечественники. Он знал всех по именам — и потомков эмигрантов, и новых, недавно приехавших русских, членов семей дипломатического корпуса, и русских жен швейцарцев. Надя Гофштеттер и Анечка Маурон приходили с мужьями, которые приняли православие и сопровождали жен в русскую церковь, они также внимательно слушали отца Георгия, крестились вместе со всеми, шевеля губами, читали молитвы. Женщин все-таки было много больше, чем мужчин. «Наверное, так во всех православных храмах», — подумал Иван Рудольфович. Когда на Рождество или Пасху он смотрел по телевизору праздничную службу, которую передавал русский канал из Москвы, в глаза бросалось преобладание женщин.

За столом велась общая беседа, лица у всех были благостные, и ощущение покоя и тихой радости не покидало Ивана Рудольфовича. Когда он вышел на улицу, его взгляд скользнул по деревьям — листья совсем пожелтели, шелестели под ногами, терпкий запах поздней осени навевал легкую грусть. Небо было высоким и синим, и на его фоне золотые кроны деревьев выглядели празднично. Он подошел к своей машине, сел за руль. Выруливая к главной дороге по широкой аллее между двумя решетчатыми заборами, за которыми густо разросся еще совершенно зеленый кустарник, он увидел, как двери храма распахнулись и вышли, весело переговариваясь, Надя с мужем Ивом и Анечка с Дэвидом. У Дэвида на руках восседал круглоголовый бутуз Севочка. Он вертел головой, пытаясь заглянуть за забор, откуда слышались голоса ребятишек отца Георгия. Дети, чинно простоявшие службу, вырвались на волю и с веселым криком бегали по зеленой лужайке в одних платьицах, а матушка безуспешно пыталась одеть их в куртки. Как любил Иван Рудольфович швейцарскую осень — золотые деревья и изумрудно-зеленую траву, а над всем этим великолепием высокий купол синего неба. Оглянувшись на милые лица Нади и Ани, он подумал, что, может, и в его жизни скоро будут перемены, и он приведет в этот небольшой храм русскую жену, и она будет так же стоять рядом с ним на службе, а позже хлопотать в трапезной, приглашая прихожан чаевничать.

Он подъехал к своему дому, припарковал машину перед оградой — сегодня еще нужно было съездить к Екатерине Михайловне, пригласившей его на обед. А пока есть время, посидит за компьютером.

Может, кто-то отозвался уже на его письмо. И действительно, поступило несколько сообщений на его электронный адрес. Каждое было с фотографией, он просил без фотографий не писать. Одно особенно тронуло его — письмо от московской учительницы английского языка. Она писала, что разочаровалась в своих соотечественниках, но все-таки хотела бы связать свою судьбу с русским, пускай даже за границей. Ее скромность подкупила его. Она единственная из всех корреспонденток не просила денег. Он сразу же ответил ей и написал, что у него было предчувствие — сегодня его ждет какая-то радость. Подумав, добавил, что только что вернулся из храма, куда ездит каждое воскресенье на службу. Еще раз вгляделся в фотографию. Какая милая улыбка, и вообще она была хороша собой. Имя ему тоже очень понравилось. Может быть, потому, что все его знакомые с именем Александра были достойными благородными дамами, и это имя у него ассоциировалось именно с достоинством и благородством.

— Сашуня, твой швейцарец клюнул, — позвонил ей Юра, когда получил письмо от Тучкова. Они договорились, что переписку будет вести Юра. После той истории, когда Саша перестала с ним делиться, он уже не доверял ей и решил новую аферу держать под личным контролем.

— И что? Какие у него предложения? — Саше было очень интересно, что ответил Тучков.

— Пишет, что предчувствовал радость. То есть твое сообщение его порадовало. Еще — что он сегодня был на службе в церкви.

— Он что, священник? — удивилась Саша. — Тогда я — пас. Мне совесть не позволяет обманывать святого человека.

— Да нет, он не священник. Пишет, что каждое воскресенье на службу ходит. Ну как наша молодежь на дискотеку. Развлечение у него такое.

— Он что, так и написал? — опять удивилась Саша.

— Про развлечение я уже от себя добавил, чтобы тебе понятнее было. Ты у нас девушка далекая от церкви, родители тебя атеисткой воспитали. А многие русские, которые живут за границей, ходят в храмы, службу отстоят, а потом общаются там с соотечественниками. Как в клубе по интересам.

— А если он сильно верующий, тоже как-то неудобно…

— Чего тебе неудобно? Он пока тебя не призывает в храм ходить. Погоди дергаться, сначала надо ввязаться, как говорил Наполеон, а там посмотрим. Ответ вместе будем сочинять или ты мне предоставишь такую радость?

— Отвечай пока сам, но держи меня в курсе, все-таки интересно. Кстати, я завтра сопровождаю группу в Питер, буду через три дня. Если что срочно, звони на мобильный.

— Ты хоть уточнила — это не те хуацяо в бешеном количестве?

— Нет, слава богу, это две пары старичков из Британии. Представляешь, сюда из Иркутска прикатили! А до этого Пекин посещали.

— Надо же, какие беспокойные старикашки за границей. Я в старости поселюсь на берегу океана, например в Майами-Бич, и буду там сиднем сидеть. Курить гаванские сигары и смотреть на морские волны. А ты где поселишься, когда бабулькой станешь?

— В Италии. Там персики очень вкусные, — отшутилась Саша. — Представляешь, сколько их можно съесть до девяноста пяти лет?!

— Ну, подруга, что-то ты как Ленин — хочешь жить вечно.

— Вечно не вечно, а веселую старость хочу.

— Ну валяй, готовься, копи денежки. Веселая старость только при больших деньгах бывает, — уверенно заключил Юра.

Сегодня у него был плодотворный день. Во-первых, Тучков заинтересовался Сашей. Во-вторых, пришло сообщение от врача из Новой Зеландии на имя Ирки. В третьих, сразу три сообщения поступили из Канады. Это уже на имя Нади. Приходилось вести регистрацию всей почты, чтобы случайно не перепутать обратные адреса. Но даже такая рутинная работа нравилась Юре, потому что каждый новый адрес сулил в перспективе денежные поступления.

— Юрик, мне идет этот костюм, я в нем не толстая? — На пороге комнаты возникла Ольга Александровна. Сегодня вечером она улетала в Карловы Вары и третий день подряд собирала вещи, то вынимая, то опять складывая в дорогой чемодан очередной костюм или платье. Если честно, Юре уже надоели ее бесконечные сомнения по поводу выбора туалетов, но он из опыта знал, что, пока мать не уедет, покоя не жди. До последней минуты она будет раздумывать, не упустила ли чего-нибудь из поля зрения. Имелось в виду — какого-нибудь предмета туалета. Ее шкаф буквально распирало от одежды, покупка обновок приобрела у нее уже какой-то болезненный характер. «Вот что значит долгие годы жить в бедности», — иногда огорчался Юра, вспоминая годы лишений, через которые они прошли. Когда у него появились деньги, он совершенно тронулся на покупке дорогих галстуков. Он их скупал в бутиках, зачарованный возможностью позволить себе то, о чем никогда и не помышлял. Теперь, к счастью, страсть к накопительству барахла у него прошла. Зато любовь к деньгам осталась. И он старался умножать свои деньги любыми способами.