Ход сражения
Шрифт:
Но иногда Батыев загибает совершенно невероятную фразу:
– Политическая экономия учит понимать аграрную политику и экономические ресурсы, конкретно и об'ективно определяет каждый индивидуум и индивидуальный случай. Диференциация и расслоение доказано диаграммно, но рентабельная проблема экономики стимулирует темп всеми фибрами наших сфер и дает кулаку реванш!
Сказав такую невероятно умную фразу, Батыев снова выправляется и начинает говорить простым, понятным языком.
– Глотова - кулака лихаревского -
А вот вы с Глотовыми нежничаете. Самих себя предаете... у нас выход один. В округе пятьдесят четыре колхоза. Мало! Колхозы обрабатывают девятнадцать тысяч гектаров. Мало! В нашем районе двенадцать коммун. Мало! Скорей хлеб сдадим - скорей жизнь наладим. Хорошим подходом - хорошим ответом хорошо заготовим хлеб.
За крохотными окнами - непроглядная мгла.
Спертый от махорки воздух. На краю стола стоит ведро с водой. Большим корявым ковшом поминутно черпают воду. Ковш ходит по собранию.
Батыева слушали в напряженном молчании. Организованно никто не выступает. Но все гуще и гуще несутся с мест выкрики.
– Спасибо, что уполномоченного убрали...
– Думали, кишки вытащит!
– Тараруев тоже хозяйничал...
– Да он партизаном был!
– Водку он только по-партизански пил.
– До Бородкина сколько времени Головачев председателем ходил...
– При нем только кулакам свобода была!
К Батыеву сыплются вопросы:
– Вот у меня весь лен погиб, а с меня тридцать пудов льносемян требуют... Я только двенадцать могу сдать...
– Весь погиб?
– Весь.
– А двенадцать можешь сдать?
– Двенадцать могу.
– Как так, - смеется Батыев.
– Весь погиб, а сдаешь двенадцать... Не бывает так, чтобы рука погибла, а пальчик остался.
– Товарищ Батыев, у меня хлеб плохой!
– Плохой, говоришь?
– задумывается Батыев.
– А вот мы сейчас других спросим. Ведь у кого-нибудь и хороший был.
– Был! Вестимо был!
– раздаются голоса.
– Вот и отлично. У кого хлеб хороший был, подними руки.
Никто не поднимает.
Все смеются.
Вдруг с треском лопается стекло. Выстрел. Другой. Стреляют в окна, около которых сидят сельсоветчики.
Батыев недвижим. Он только поднимает голову, всматривается в десятки испуганных глаз, указывает на двух парней и посылает их:
– Сходите. Выясните.
Новый выстрел. Пуля застревает в потолке. Я сижу спиной к окну. Неприятный холодок пробирается ко мне за ворот. Хочется подвинуться в сторону. Батыев неподвижен. Надо держаться потверже. Неподвижно замираю против окна.
– Правильно говоришь, товарищ
Рыжий, в овчинном кожухе пожилой крестьянин поднимается со скамейки.
– Не боюсь Головина! Идем, покажу яму, где у него хлеб зарыт.
Против него встает седой, остробородый старик и кричит в лицо рыжему крестьянину:
– Семахин-то знаешь?... Семь десятин утаил.
Обоих перебивает по-монашески повязанная коричневым платком женщина:
– У Филиппа Егорыча хлеб нашли, а батраки сказали, что ихний... Нарочно подговорил. Филипп-егорычев это хлеб!
Перелом.
В глазах Батыева запрыгали веселые искорки.
– Так что ж будем делать?
– крикнул он собранию.
Нельзя было разобрать, кто говорил - говорили все.
– Хлеб везти!
– Кулаков заставить!
– Наканителились!
– Будя!
– Товарищи, сегодня ночью мы будем работать, - вслух решил Батыев.
– Кто хочет помогать - оставайся.
Народ не расходился.
– Товарищ Костюк, организуй-ка бригады, разбей по районам и двигай, распорядился Батыев.
В это время к нему подошел один из двух посланных на улицу парней.
– Головачев стрелял, - тихо сообщил парень.
– Очень хорошо. Позовите ко мне милиционера, - продолжал невозмутимо распоряжаться Батыев.
Кудлатый, растрепанный, поднятый с постели милиционер, обросший жгучей черной щетиной, сердито пялил глупые голубые глаза.
– Ничего не делаешь?
– быстро спросил его Батыев.
– Спишь? Ты спишь, а кулаки не спят. Не думают спать.
Милиционер сердито чесал поясницу.
– Сколько хозяйств описано?.. Нет таких?
– Ни при чем я. Рябовских виноват, - выдавил из себя милиционер.
– Теперь рады будете на Рябовских сваливать... Свои головы есть.
– Батыев рассердился.
– Ни к чорту работать не умеете!
– Вы не оскорбляйте... Я человек нервный, - заносчиво буркнул милиционер.
Батыев не обращал на его слова внимания.
– Вот что, человек нервный: Головачева найти и арестовать к утру. Пошел!
– Отдыхать не даете?
– обозлился милиционер.
– Я человек нервный...
– Плевать мне на твои нервы, - сухо отрезал Батыев.
– Иди. Предупреждаю: если Головачев не будет арестован, завтра же будешь уволен.
Всю ночь коптели в сельсовете две крохотные керосиновые лампочки. Едкий запах махорки смешивался с тяжелым керосиновым воздухом. Всю ночь работала комиссия содействия хлебозаготовкам.
Бедняки группами ходили по селу. Стучались в избы кулаков, богатых и зажиточных крестьян, осматривали и проверяли запасы хлеба, вызывали хозяев в сельсовет.
То-и-дело хлопала дверь. Входили. Уходили. Выше подвертывали в лампе фитиль. Сельсовет походил на полевой военный штаб. Поступали вести о ходе сражения. Отдавались приказы.