Шрифт:
Беглые книги
– Так, спокойно, здоровяк! Ты опускаешь пушку, и я опускаю пушку. На счет три. Раз… – Я начала считать, стараясь справиться со сбитым дыханием и ноющей болью в солнечном сплетении.
Того, кто в меня целился, я со спокойной душой могла назвать самой воплощенной удачей. Только она, родимая, по всей видимости, и удерживала вместе все то немногое, что от него оставила жизнь в наших суровых краях.
– Два…
Мужчина передо мной, практически копируя мои собственные действия, стал медленно отводить дуло в сторону. По его увечьям я непроизвольно читала нехитрую для этих мест историю жизни. Ноги забрала зима. Может, потому что он от безденежья пошел в перегонку цистерн
Я подняла другую руку, отдавая этим знак, что не держу второго ствола за спиной. Мой противник так сделать не мог. Левую руку у него, судя по культе и тавро на шее, забрала за долги местная бегунская банда (Красного Тая, если точно), а образовались эти долги, судя по его правой руке, из-за того, что фрезеровочный станок оттяпал ему пару пальцев.
Но все-таки он скрипел, этот парень напротив меня. Все-таки мог еще сделать во мне пару лишних отверстий.
Я улыбнулась. Он тоже растянул губы, покрытые характерными для любителей местной крепкой браги струпьями. Зубы покинули свое пристанище не иначе как для того, чтобы самостоятельно найти себе щетку, но не преуспели и сгинули в пустошах. Правый же механический глаз покинул своего хозяина не по своей воле – его заложили в ломбард давно, скорее всего уже обанкротившийся. И подручный хлам, изображавший из себя протез, останется, где есть навсегда. К счастью, левый глаз еще держался, и очень надеюсь, его та же судьба не постигнет, хотя парная механика и ценится выше.
Словом, пример этого механоида – отличная иллюстрация доброты судьбы. Это ведь сколько вторых шансов дал бедолаге наш дружный, гостеприимный край! И я собиралась дать ему еще один хороший шанс. В этот раз – на что-то большее, чем просто выживание.
Мы вложили пистолеты каждый в свою кобуру.
– Три!
Он выстрелил, но там, куда он целил, я пули ждать не стала. Всего одного продуманного заранее прыжка хватило, чтобы оказаться под надежным укрытием добротного, как и все оставшееся с прошлого мира, стола. Обожаю столы. Они, здесь, на фронтире, опора всего современного общества.
Прыгая, я задела хлам на столешнице, и на меня пролилось немного виски, немного водки и немного зеленого лимонада. Последний с тихим довольным шипением принялся проедать карты из разлетевшейся колоды, пока те, рассыпавшись у моих ног, обещали долгую дорогу, толстую кошку и перевернутый внутренний мир. Неплохой расклад, если вдуматься.
Грянул еще один выстрел.
– Не ферзь ты после этого, падла! – крикнула я, заправляя новые патроны в барабан.
За что я люблю серию древних библиотечных столов 78-78-АР-500, так это за бронированные пластины под столешницами. Вы, наверное, спросите, зачем под столешницами в читальном зале бронированные пластины? За тем, что опасная это штука – образование, господа. Опасная! В этом деле никогда не знаешь, кто и в кого может начать палить и почему.
Например, сейчас мы находились в вооруженном противостоянии потому, что мой новый знакомый счел слово «претенциозный» оскорблением, и да, это именно я не уследила за языком.
– А я тебе не ферзь, катьма! – крикнул мне однорукий завсегдатай бражной дыры за углом.
Он хотел добавить еще что-то обидное, но не сообразил, что именно. Я его торопить не стала. Обижать на самом деле не так просто, как кажется, здесь нужна нехилая эрудиция, а сейчас его мозг решал и без того сложную для себя задачу: заставить меня выйти из укрытия он мог, приблизившись и пригрозив выстрелить в пустовавшее отверстие для пневмопочты, но, чтобы сделать это, ему требовалось покрутить колеса своей инвалидной коляски, а чтобы покрутить колеса – опустить на время пистолет, то есть дать мне время выйти из укрытия и застрелить его. По всему выходило, что мы с ним тут подзастряли. Ну, я никуда не спешила.
– Я же сказала! – крикнула я, взводя курок. – Я библиотекарша!
–
В наступившей паузе зажужжали его мозги, но я услышала и другое жужжание – стрекот перебора крошечных механических ножек. С их помощью моя сегодняшняя добыча и наш источник пропитания и топлива на ближайшие полтора месяца улепетывала из заброшенной библиотеки. Я встала и выстрелила на звук.
Преступная книга, мимо чьего переплета я промахнулась буквально на несколько сантиметров, дернулась в сторону и шлепнулась с книжного шкафа, где почувствовала себя в ложной безопасности. Оказавшись на полу, она, не переворачиваясь, выпустила все свои восемь механических ножек и метнулась к двери. Я выстрелила второй раз.
Теперь пуля вошла в пол как раз перед ней. Книга остановилась. Я знала, что она снова попытается убежать, и обычно в такие моменты чуть ли не вся охота зависит от того, угадаешь ли ты, в какую сторону бросится твоя добыча.
Я выстрелила и угадала. Книга поняла, что я могу читать ее движения, и замерла на месте. Я сняла с плеча самоходную книжную клетку и, осторожно следя за тем, чтобы не подставиться под огонь красавчика по ту сторону стола, опустила ее на пол.
Та, вышагивая с громким для книжных ножек постукиванием, направилась к задержанной книге. Я чувствовала, как книга вся обратилась во внимание, выслушивая и вынюхивая малейшие изменения в комнате вокруг нас, что позволили бы ей обратить ситуацию в свою пользу. Книги-преступницы очень хитрые, и с ними отвлекаться нельзя, но и моя клетка свое дело знала.
– Я охотница за книгами, – бросила я через плечо наблюдавшему все это действо местному жителю, в добавок к прошлой логической проблеме никак не способного решить, во что тыкать дулом: в меня, в книгу или в клетку.
– Так охотница или книжница? – крикнул он в робкой надежде на выход из ситуации.
– Охотница за книгами.
– Зачем такое?
– А чтобы деньги твои не воровали! Не катьма я тебе, не шурши, – успокоила я его, выбравшись, сев на край стола и прикурив, не забывая держать в поле зрения присмиревшую книгу. – Ты тут сидишь, как дундук на печи, и не знаешь ничего, что в мире творится, а в мире ручки такие изобрели, что пишешь ими в одном месте, а чернила в другом появляются. Вот, – я кивнула в сторону арестантки, – в таких книгах. Бухгалтера и воры так и пишут, что и где они украли.
Мужчина искренне рассмеялся:
– Какой дурак станет писать, что и где он украл? Может, ещё карту рисовать, где закопал добро-то свое? Это, – он постучал рукоятью пистолета себе по лбу, – в котле своем держать надо!
– А если ты украл столько, что всего не упомнить? Ну-ка? Вот как народ в обжитых городах живет! Столько ворует, что сам уже путается! А аудиторам больших предприятий экземпляры эти ой как интересны! Платят за них хорошо! Ну а ты у нас, значит, кто? Бегун беглый?
– Да уж, мне теперь только и бегать, – рассмеялся хрипло мой невольный, во всех смыслах, собеседник и убрал пистолет, откатившись ближе к уставленному дешевым пойлом столу. Тот, к слову, тоже являлся библиотечным и тоже бронированным, как и все в старых библиотеках. – Кустарь я. Мастерю им по мелочи и продаю. На то и живу.
– Очень интересно. – Я поглубже села на стол, скрестила ноги и выпустила в его сторону дым. – А что сейчас читаешь?
– Что читаю?
– Ну, книгу какую читаешь, спрашиваю.
– Я дурак тебе, что ли, книги читать? У меня дел, по-твоему, нет? Книги ты знаешь кто читает? Я тебе скажу кто! Вот эти вот, кто столько ворует, что скоро рожа лопнет. Вот они, – начал он, растягивая слова, издевательски придавая им этим важности, – вечерами садятся и книги себе читают! А я – нормальный. Я честный механоид! Я мастерю своими руками реплики или спиливаю номера там, бляхи, стравливаю заводскую защиту и продаю все бегунам.