Хоккей с мечом (сборник)
Шрифт:
Лишь Горыныч молчал. Он плавно покачивал головами в разные стороны, как громадная кобра, завороженная музыкой восточного факира.
Добрыня перестал петь и поднялся во весь рост. Но песнь, начатая им, не оборвалась и лишь оттеняла речь богатыря:
– Помните, я вам сказывал про силу земли-матушки? Вы ведь у себя дома! Даже мы, люди, – ее дети. А вы-то и подавно! Неужели заморские дудки сломят дух нашего древнего края?!
– Нет! – дружно гаркнули домовые.
– Мы идем за победой?
– Да! – прошелестели лешие.
– Сделаем супостатов! – яга сверкнула азартно горящими
Кощей с восхищением смотрел на свое воинство, и Горыныч, склонивший к нему одну из своих голов, готов был поклясться, что в глазах старого закоренелого злодея блеснула скупая мужская слеза.
– Ну что, вперед? – тихо шепнул Змей.
Кощей лишь кивнул в ответ.
Трехглавый взмахнул перепончатыми крыльями, и окрестности огласил его победный громоподобный рев.
Пир закатили на всю округу.
Огорченные поражением гости остаться не пожелали, загрузились на драконов и отбыли в свое иноземье.
Мёд и другие яства текли рекой. Кощеево царство ликовало.
Лишь сам царь, невзирая на веселый щебет сидящей рядом Василисы, имел озабоченный вид.
Бессмертный проклинал себя за длинный язык. Это ж надо было на радостях ляпнуть капитану неприятелей: мол, били вас – и еще раз побьем, коль придется!
Теперь Кощея мучила мысль, надежно ли спрятан заветный сундук с иглой в яйце.
А то кто знает, что случится, если яга со товарищи узнают о предстоящем вскоре матче-реванше…
Татьяна Кигим
Dare il gambetto
Короли таили цикуту, слоны – мышьяк, пешки – сулему. Лючия пожевала пастилку, благословляя рог нарвала, рог единорога и еще сотню ингредиентов териака, секрет которого ее мать хранила так же свято, как и рецепты фамильных ядов. Насколько важны в интригах капли смертоносной отравы, настолько же не обойтись и без противоядий: народ нынче пошел ох и подозрительный! Так и норовят плеснуть из своего бокала в твой… Но что мешает и собеседнику позаботиться о том же? О защите, о броне против ядовитого жала?
Лючия искоса метнула взгляд в Бертолло. Кардинал задумался – сердце молодой женщины стукнуло раз, другой – и двинул коня наперерез белому воинству. Бледная холеная рука прикоснулась к резному великолепию черного жеребца и настойчивой лаской изящной кисти послала его вперед. Лючия дель Карро обольстительно изогнулась в кресле, в то время как ум лихорадочно просчитывал варианты многоходовой партии, шахматы в которой занимали далеко не самое важное место.
– Ваш ход, прелестница, – шепнул кардинал и улыбнулся, не разжимая губ.
Лючия в очередной раз поразилась, как он может говорить сквозь стиснутые зубы и почти не раскрывая рта – боится жало обнажить? Его особый присвист – свист мудрой, коварной змеи, предвидевшей логику противника на двадцать пять ходов вперед (и не только в шахматах!), превращал иных в соляные столпы.
«Это мой дом. Это шахматы, которыми играл мой дед», – Лючия облизнула губы, стараясь взять себя в руки.
Взгляд кардинала пронизывал до самых костей. Мог ли он знать о том,
Огни свечей дрогнули, породив извивающиеся тени, метнувшиеся по полу и стенам от рукавов Лючии. Начался танец смерти в черно-белом домино.
Белый слон атаковал бастион зла. Кардинал легко тронул ответную фигуру, почти не прикасаясь к смоле, застывшей в вечности. В черном слоне распростерла крылья мошка, впечатанная в янтарь.
– Недавно я получил копию рукописи Альфонсо Мудрого, – Бертолло цедил светскую беседу, как старое вино. – Ценная книга, ценная! Испанский король тоже любил эту забаву… Для меня в точности были повторены не только буквы, начертанные в далеком 1283 году, но и сто пятьдесят миниатюр… Говорят, их копировали с персидских рисунков. Так что мудрость этой книги еще древнее, чем год ее создания… Коллекция окончаний взята прямо от арабов. Впрочем, какое нам дело до эндшпилей, да, моя красавица? – плотно сжатые губы сложились в улыбку. – Вряд ли мы с вами дойдем до эндшпиля.
Сердце Лючии сорвалось в пятки обледенелым голубем – как бывает, когда неожиданно в цветущую и плодоносящую осень приходят нежданные заморозки и не ждавшие печали птицы застывают твердым комком перьев среди апельсинов, полыхающих в снегах.
Кардинал, пятно крови на белом снегу, шелк алой сутаны, брызнувший на бледную кожу, продолжал:
– Хотите, я подарю эту книгу вам, прекрасная Лючия? Представьте себе: сто пятьдесят миниатюр! Сто пятьдесят вариантов судьбы… Кстати, как вы думаете, как будут умирать ваши братья – от пыток или от руки палача? Я бы предложил для младшего кипящее масло…
Пыточный подвал, где богом и дьяволом был Бертолло, а ангелами с мечами и чертями с раскаленными сковородками – его приспешники палачи, хорошо был известен жителям города. Кардинала ненавидели. Кардинала боялись. Кардинала проклинали. Кардинала боготворили. Не исключено, что кардинала любили больше, чем это можно было представить и чем признавались самим себе – подобно тому, как пленник любит пленившего, а раб – сильную руку господина… Этим сгустком крови и мрака, цвета которых запечатлел шелк сутаны, нельзя было не восхищаться. Он был воплощением тайны бытия, и то, что он иногда отпускал свои жертвы, добавляло Бертолло дьявольского обаяния вершителя судеб: он мог казнить, мог миловать, и никто не знал, какой стороной упадет истертая монета судьбы на этот раз…
Лючия надеялась, что на ребро.
Два брата Лючии, Чезаре и Доминико, уже испытали на себе «прелести» застенков мрачного дворца Бертолло. Муж и отец со дня на день ожидали любезного приглашения в гости к подручным кардинала. А кардиналу хотелось игры, хотелось завести сальтареллу с мышами, которые имели призрачный шанс на победу, – иначе было неинтересно. Если Лючия, лучшая из дам в городе в игре на шестидесяти четырех клетках (а также, как хвастал ее муж, еще кое в чем), победит кардинала – он отпустит на свободу ее братьев и забудет о существовании всего семейства. Если же проиграет… что ж, всё будет зависеть от того, насколько понравится тело супруги Джованни Карро его высокопреосвященству. Возможно, наградой будет жизнь одного из братьев. А возможно, и нет.