Холодная война: политики, полководцы, разведчики
Шрифт:
«Форрестол» отправили ремонтироваться. Маккейн вполне мог вернуться на родину и продолжить службу в более безопасном месте, но он предпочел остаться и был переведен на другой авианосец, который участвовал в программе уничтожения «стратегически важных целей на территории Северного Вьетнама». На самом деле это были гражданские объекты, и от американских бомб гибло мирное население.
«Перечень целей был небольшим, — вспоминал Маккейн, — поэтому нам приходилось вновь и вновь бомбить одни и те же цели.
Большинство пилотов считало, что наши бомбардировки практически бесполезны. Мы думали, что наши гражданские командиры — полные
Выиграть войну в Вашингтоне уже не рассчитывали. Но не знали, как уйти из Вьетнама, чтобы сохранить престиж, и потому упрямо продолжали бомбить страну.
Осенью шестьдесят седьмого в Париже начались тайные переговоры о мире с представителями Северного Вьетнама. Вел переговоры Генри Киссинджер, который еще не занимал должности в государственном аппарате, а был просто профессором. Киссинджер просил Пентагон прекратить бомбардировки Ханоя хотя бы на время переговоров. Но военные не хотели ломать утвержденный график бомбовых ударов.
Для Джона Маккейна это стало роковым. 26 октября 1967 года, во время двадцать третьего боевого вылета, над Ханоем ракета советского производства попала в его истребитель А-4 «Скайхок».
Советский Союз поставлял во Вьетнам зенитные ракетные комплексы С-75 «Двина». Американцы боролись с ними как могли: устанавливали активные и пассивные помехи, обстреливали самонаводящимися ракетами «воздух — земля». Но С-75 были эффективны, американцы несли потери. К 1967 году во Вьетнаме уже находились семь полков ракетных комплексов. Генерал-полковник Юрий Бошняк командовал одним из них:
«На меня произвел особое впечатление уровень подготовки палубников. Это, несомненно, были летчики-уникумы, летчики высочайшего класса, которые имели баснословные налеты, исчисляемые не сотнями, а тысячами часов. Они использовали различные маневры, в том числе по высоте, в составе группы, один относительно другого самолета, вокруг продольной оси, изменяя отражающую поверхность, которая заставляла пульсировать отраженные сигналы.
Все это создавало почти невозможную ситуацию для обстрела этих целей. Вот почему я убежден, что даже то количество авиации, которое потеряли американцы, это порядка тысячи самолетов, — даже эта цифра была величайшей победой и нашего оружия, и вьетнамского умения использовать это оружие».
Советская ракета попала в правое крыло. Самолет Маккейна сорвался в штопор. Он катапультировался и потерял сознание. Не сразу понял, что сломал правую ногу в районе колена и обе руки, причем правую в трех местах.
«Сознание, — вспоминал он, — вернулось ко мне, когда, спускаясь на парашюте, я угодил прямо в озеро. Летный костюм и снаряжение тянули меня на дно. Но озеро было неглубоким, я оттолкнулся и всплыл на поверхность. Несколько северных вьетнамцев вытащили меня на берег и сорвали с меня одежду. Собралась толпа, все плевали в меня и старались ударить. Я сел, это, видно, напугало вьетнамцев. Один из вьетнамцев ударил меня прикладом в плечо, второй штыком в ногу. Потом появился человек, который приказал толпе замолчать. Принесли носилки, и на грузовике меня доставили в тюрьму.
Меня несколько раз допрашивали. Я отказывался называть что-либо помимо моего имени, военного звания, личного номера и даты рождения. Они били меня, и я терял сознание. Они повторяли: пока не заговоришь, не получишь медицинской помощи.
На четвертый день пришли двое тюремщиков.
Они позвали начальника, это был мучитель-психопат, один из худших в тюрьме. Он приказал привести врача. Он пощупал мне пульс и что-то сказал начальнику».
— Вы отправите меня в госпиталь? — спросил Маккейн.
— Слишком поздно, — ответил начальник, который говорил по-английски.
— Если отправите в госпиталь, я поправлюсь.
— Слишком поздно, — повторил он и ушел.
Когда вьетнамцы выяснили, что отец сбитого летчика — адмирал, Джону Маккейну не позволили умереть. Его посадили в камеру с двумя другими американцами, которые думали, что он не протянет и недели. Маккейн потерял двадцать килограммов и полностью поседел. «Тяжело раненные во вьетнамском плену не выживали, вьетнамцы просто не считали нужным их лечить. Нам, выросшим в Америке, трудно было в этой грязи. Когда шел дождь, вода стояла на полу».
К нему пришел какой-то вьетнамский чиновник и объяснил:
— Тебе нужно сделать две операции. Если поговоришь с французским журналистом, тебе сделают операции, а если откажешься — не будет операций. Ты должен сказать, что благодарен вьетнамскому народу и просишь прощения за свои преступления.
«Француз пришел вместе с двумя операторами, — рассказывал Маккейн. — Вьетнамцы стояли рядом и говорили, что я должен сказать. Надо отдать должное французскому журналисту, он передал копию пленки моей жене. Ее показали по Си-би-эс. Через две недели мне сделали операцию на ноге. Сломанной левой рукой они не занимались. Она срослась сама.
Когда сидишь в одиночке, важно чем-то занять мозг. Кто увлекался математикой, производили в уме сложные вычисления. Я перебирал в памяти исторические события, рассуждая о том, когда и почему та или иная страна совершила крупные ошибки, а также думал о том, как следует Соединенным Штатам поступать в международных делах. Однажды я стал вспоминать имена всех трехсот тридцати пяти американцев, которые попали во вьетнамский плен. Я до сих пор их помню.
Меня часто спрашивают, как мне удалось запомнить все детали моей жизни в плену. Это не сложно, если сидишь в одиночке и у тебя нет иных впечатлений… И еще надо уметь противостоять дурному настроению. Однажды меня мучил геморрой, три дня я был в дурном настроении. А потом сказал себе: «Послушай, Маккейн, ты же никогда не слышал о том, чтобы человек умер от геморроя». Так что я просто забыл о нем, а потом все прошло само собой».
В июле 1968 года его отец-адмирал был назначен командующим всеми американскими силами на Вьетнамском театре военных действий. В Ханое решили освободить сына адмирала Маккейна. Это был бы заметный политический жест.
Ночью его повели на допрос и спросили:
— Хочешь вернуться?
«Они хотели отправить меня домой в тот день, когда мой отец займет пост командующего войсками, — вспоминал Маккейн. — Это выглядело бы очень гуманно. И кроме того, появлялась возможность сказать другим пленным: «Видите, сын человека, который ведет войну против нас, ушел домой и бросил вас тут. О вас, простых парнях, американское правительство так не заботится».