Холодное блюдо
Шрифт:
– Нет.
– Точно?
– Да, сэр.
– А вас кто-то видел?
– Нет. В смысле, мимо проезжали машины… – Майк о чем-то серьезно думал, но молчал.
– Но вы ни с кем не говорили?
– Нет.
– А что насчет третьей остановки? – Его лицо просияло. Видимо, он решил, что на сегодня он отстрелялся.
– Мы пообедали в баре где-то в тридцати километрах от дороги.
– «Рыжий пони»?
Андерсон показал на меня пальцем, и я начал догадываться, что он работает в сфере продаж.
– Точно.
Я спросил, что они ели, и он ответил,
– Просто неплохими?
– Да, сэр. А что? Это важно?
Поток ветра потрепал карту.
– Нет, просто хочу передать слова критики местному шефу, бармену и по совместительству посудомойщику. Вы обедали там на обратном пути из города? В какое примерно время это было?
– Около полудня, может в час. – Я достал ручку и сделал пометку на карте.
– Ваша фотография висит на стене. У бара, рядом с медалями, картами и всем прочим. Да? – Я продолжил писать. – Вы вместе служили на войне? С этим индейцем?
– Да, на войне, что начала все войны. – Кажется, он меня не понял.
– В смысле, еда была не такой уж плохой… – Теперь тон Андерсона был извиняющимся. Я мечтал поскорее рассказать все Генри. – Он долго ее нес, но, наверное, бар только открылся. Своих денег еда точно стоит. Индеец резал картошку прямо на баре, перед нами, и у меня был чизбургер с очень щедрой порцией халапеньо.
Я перестал писать.
3
Послышался грохот, когда кто-то попытался вытащить что-то вроде кастрюль и сковородок из одной из многочисленных коробок, выстроившихся вдоль кухонной стены. Я вдавил голову в подушку; почти четырнадцать часов сна, а состояние все равно дерьмовое. Хотя, похоже, за окном стоял погожий день. С моего ракурса почти с пола хорошо было видно ярко-голубое небо без единого облачка. Из кухни снова донеслись шум и свист. Если я не ошибся, это была Симфония номер один Прокофьева, и ее нещадно уродовали. Я кое-как принял наклонное сидячее положение и вытянул спину, позволив маленькой мышце, расположенной слева от моего позвоночника и чуть ниже, решить, какой у меня сегодня будет день. Прогноз был неплохим.
Я посмотрел сквозь непрозрачное пластиковое покрытие, которое все еще цеплялось за стеклянную дверь между спальней и кухней, поднялся на ноги и заковылял. Потом повернул стеклянную ручку, украденную почти десять лет назад из нашего арендованного дома в городе, и предстал перед великим шайенном, который был великолепен в своей старой майке вождей Канзас-Сити, а на спине красовалась надпись «ВАШЕ ИМЯ».
– Вообще-то тут люди спят.
– После четырнадцати часов объявляют клиническую смерть. – Он открыл банку печенья на краю стойки из деревянной стружки и выкладывал его на старую форму для пирога.
– Ты ее помыл?
– А надо было? – замер он.
– Ну, почти на всех вещах тут мышиное дерьмо.
Его плечи поникли, пока он вытаскивал печенье и осматривал его с внутренней стороны.
– Как ты можешь так жить? – повернулся ко мне Генри. – Пожалуйста, надень какую-нибудь одежду.
Я ушел в спальню, снял халат с гвоздя в стене и неторопливо зашагал обратно на кухню.
Сел на табурет у стойки и налил кофе в чашку «Денвер Бронкос». Мне показалось, что этим днем моя работа – как можно сильнее раздражать Генри. Мне стало лучше.
– Что на бранч?
– Кроме мышиного дерьма? – Он кинул почти килограмм свиных сосисок в сковородку, которую я никогда раньше не видел. Я сделал глоток французского кофе – казалось, я только и делаю, что это пью. Кади прислала мне дорогой кофе в зернах из Филадельфии в закрывающихся пакетиках, но я даже не купил кофемолку.
– Игровой день – это традиция. Два раза в году нас втягивали в смертельную схватку Западного дивизиона АФК: «Бронкос» против «Чифс». День панкейков и Игровой день в одни выходные.
– Да, я знаю. Сегодня вам зададут жару.
– Ой, да конечно… – Я снова попробовал кофе; он был ничего. – Где ты достал кофемолку?
Он не обратил на меня внимания и продолжил осматривать старую банку из-под кофе, в которой хранилась моя немногочисленная утварь, поэтому я спросил:
– Лопаточка?
– Да.
Я посмотрел на разбросанные контейнеры у стены и на бесконечные ряды ящиков из-под пива. Было сложно, но он нашел сковородку.
– Коробка.
– Господи.
Сосиски начали шипеть. Генри подошел к коробкам и начал методично их осматривать, сверху вниз, слева направо.
– Уолт, нам надо кое-что обсудить. – Звучало зловеще. – Было время, когда такой образ жизни можно было объяснить: скорбящий вдовец отважно бороздит море депрессии и картона. Это поинтереснее, чем быть эксцентричным юристом, но теперь, Уолт, друг мой, ты просто разгильдяй.
Я притянул свою чашку с кофе чуть ближе и расправил халат.
– Очаровательный разгильдяй.
Генри проверил первый ряд и теперь двигался через коробки к черному ходу.
– Я рискую снова окунуть тебя в депрессию, но Марта мертва уже четыре года.
– Три.
Он замер и прислонился лицом к двери, прижав другую руку к боку.
Сосиска лопнула, пустив мелкие брызги на фанерный пол. Я посмотрел на след от брызг; он был относительно небольшим, с несколькими зубчатыми краями из-за высоты траектории, маленькие лучи-усики тянулись к центру комнаты. Если объект, испускающий брызги, находится в движении, капли получатся овальными и будут иметь маленькие хвостики, выступающие в горизонтальном направлении, в котором двигалась капля. Когда верхняя часть капли приземляется последней, по брызгам на стене можно понять, был ли нападающий левшой или правшой. Я много знал о брызгах. Мне было интересно, как дела у Вик. Я посмотрел на нераспечатанный толстый конверт на моем кресле – секретный набор фотографий, иллюстрирующих предпоследнее место упокоения Коди Притчарда. Я так устал к тому моменту, как вернулся домой, что просто бросил их на кресло, не в силах сосредоточиться. Почерк Руби казался витиеватым и неуместным: «Фотографии с места происшествия, 29.09, 02:07».