Холодное Сердце Казановы
Шрифт:
— Тебе повезло, что я люблю тебя кормить. — Чарли уже спускался по лестнице.
Я записал, что должен сказать Чарли, что я очень прямолинейный человек.
Через полчаса мы были на Лексингтон-авеню. День был безжалостно жарким. Слишком жарко, чтобы не задуматься, не является ли Нью-Йорк, по сути, частью ада. Чарли фотографировал играющих детей — без лиц, иначе я бы сообщил властям,
Я взял с собой фотоаппарат и тоже сделал несколько снимков. Когда мы закончили, то прошли через улицу от ряда продуктовых ларьков к небольшому кафе. Мы уже почти подошли к двери, когда кто-то открыл пожарный гидрант.
Галлоны воды брызнули во все стороны, наполнив улицу бурлящими лужами. Стайка маленьких детей и подростков бежала к нему без рубашек, обдавая друг друга брызгами. Мы с Чарли обменялись взглядами. Мы оба подумали об одном и том же. Получился эпический снимок. Одновременно достали фотоаппараты и молча начали работать. Достаточно далеко, чтобы на снимках были только вспышки движения. Примерно через минуту или две после начала съемки Чарли протянул мне свою камеру, скромный Nikon D5600.
— Подержи его для меня, ладно?
Я спрятал его камеру в рюкзак и смотрел, как этот пожилой, совершенно безумный мужчина бежит к детям.
Он вбежал в плотный круг детей, слегка прихрамывая, словно у него была травма, полученная в детстве, и начал прыгать по лужам на бетонном полу, обдавая их брызгами. Они хихикали и тянули его в разные стороны, заманивая поиграть с ними. Обычно я смотрел на это и думал, что это должно быть незаконно во всех пятидесяти штатах. Но я не мог отрицать невинности, которую излучал Чарли в тот момент. В какой-то момент один из детей запрыгнул Чарли на спину. Чарли прокатил его на спине, бегая кругами вокруг пожарного гидранта и издавая звуки сирены.
— Моя очередь, моя очередь! — закричал друг ребенка.
Не успел я оглянуться, как дети по очереди запрыгивали ему на спину, используя в качестве полицейской машины. Чарли не пропустил ни одного ребенка. Даже тот, который весил примерно столько же, сколько и он. Даже когда его мышцы сдали, и я увидел на его лице усталость.
После того как все закончилось, мы отправились в доминиканское кафе и поели зеленых бананов, лонганиса и кукурузного хлеба. Мы выпили по две кружки пива, прежде чем кто-то из нас заговорил.
— Ты хорошо ладишь с детьми, — сказал я наконец. Не знаю почему, но молчание между нами не было неловким. Может быть, потому что мы оба привыкли к одиночеству. Молчание чаще всего было моим другом.
Он легкомысленно махнул рукой.
— Лишь бы мне не пришлось о них заботиться.
— У тебя нет своих детей? — Я лениво отхлебнул пива.
Он наклонился к окну, его глаза следили за группой подростков, которые курили сигареты и смеялись.
— Нет.
Я нахмурился.
— Ты прозвучал задумчиво. Это твой окончательный
— У меня родился ребенок, — сказал он с грустной улыбкой.
Это могло означать сколько угодно вещей, и все они были трагическими.
— Она умерла, когда ей было восемь месяцев.
— Черт. Прости.
— А у тебя? — Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. — Есть маленькие Риггсы, бегающие по разным континентам?
Я горько улыбнулся. Арсен и Кристиан всегда предполагали, что за время своих путешествий я успел обзавестись ребенком или двенадцатью, но презервативы были моей религией, а выдергивание при их надевании — моим храмом. Лучше перестраховаться, чем (невероятно) пожалеть.
— Насколько я знаю, ни одного.
— Думаю, тебе стоит попробовать. Из тебя получится хороший отец. — Чарли опрокинул пиво в мою сторону. Солнце скрылось за зданиями за его плечом, окрасив крыши в оранжевые и желтые оттенки. Нью-Йорк был прекрасен летом. Я уже почти забыл.
Многое забываешь о месте, когда не задерживаешься здесь достаточно долго, чтобы оценить его по достоинству.
— Ребенок помешал бы моему стилю. Кроме того, у меня была не самая лучшая семейная жизнь, так что я ничего не смыслю в воспитании детей.
— Я думаю, что именно те люди, которые не были выходцами из идеальных семей, создают самое лучшее. — Чарли перевел взгляд на мое лицо. — Дети разведенных родителей всегда стараются изо всех сил, чтобы их брак был крепким. Опыт формирует тебя, а сердечная боль определяет тебя.
— При всем уважении, развод — это прогулка по чертову парку по сравнению с моим детством. Я бы съел развод на завтрак, если бы мог, с гарниром из бедности.
— Расскажи мне об этом. — Он запихнул в рот сырный хлеб.
Я не делился историей своей жизни, ни с кем, и не собиралась делать исключение для этого милого, но странно навязчивого незнакомца.
— Просто поверь мне на слово. Я не гожусь в отцы. — Я махнул рукой. Я бы не доверил мне ни одного гребаного комнатного растения. — А как насчет жены? У тебя когда-нибудь была такая?
— Почти. — Он почесал влажную пивную этикетку со своей бутылки.
— Твоя мамаша? — спросил я.
Он кивнул.
— А у тебя?
Я подумал о Даффи. Казалось безумием считать ее чем-то иным, кроме головной боли. Но именно такой она и должна была стать. Хотя я не собирался разглашать больше информации о нашей жизни без ее согласия после моего вчерашнего трюка в метро.
— Никогда не был женат, — сказал я, наконец.
Чарли скомкал влажную пивную этикетку в комок.
— Надо будет как-нибудь повторить.
— Поговорим о депрессивном дерьме? — Я вытащил свой набор для прокатки, и он снова окинул меня веселым взглядом.
— Сделать совместные проекты, — объяснил он. — Нужно быть занятым.
— Не знаю, о чем ты говоришь. Я отлично провел время, наблюдая за Джейми Спиннером.
— Джерри Спрингер.
Может, он и вправду прав.