Холодный зной
Шрифт:
— А какой изумруд!
— Вы что, шутите, Синьора, это стекло.
— Нет, натуральный камень. Я очень хорошо отличаю их от искусственных.
— Сейчас так подделывают камни, что их не отличишь от настоящих, Синьора.
— Оно же стоит целое состояние, Луиджи.
— Синьора, послушайте…
— Как и телевизор. Ведь он тоже не из дешевых.
— Что вы говорите?
— Не знаю, что ты скажешь мне?
Ни один школьный учитель еще не заставлял Лу Линча так краснеть. Ни перед родителями, ни перед священником он никогда не исповедовался, а тут неожиданно почувствовал, что боится потерять уважение и доверие этой женщины.
— Я скажу… — начал он. — Я думаю, я скажу больше, чем должен.
— Эти вещи украдены, и изумрудное кольцо — и этот телевизор?
— Не совсем так. За них заплачены деньги. Это сделали те люди, на которых я работаю.
— Но ты можешь отказаться.
— Это не так просто, я обязан. — Лу отчаянно хотелось, чтобы она поверила ему. Когда он говорил, все, что накопилось у него на сердце, отразилось у него на лице.
— Итак, больше никакой порнографии.
— Никакой чего, Синьора?
— Ну конечно же я открывала эти коробки, Луиджи. Я очень волновалась, что в школе могут храниться наркотики…
— Вы смотрели кассеты, Синьора?
— Я говорю тебе, что нет, у меня даже нет видеомагнитофона, и даже если бы был…
— И вы ничего не сказали?
— Много лет я жила в молчании, и это стало привычкой.
— И вы знали про ключ?
— Я только сегодня поняла, а потом вспомнила, что ты брал его у меня. Зачем он был тебе нужен?
— Там случайно оставалось несколько коробок, — сказал он.
— Ты не мог их оставить, Луиджи, и тебе даже пришлось обманным путем выкрасть ключ?
— Да.
— А телевизор?
— Это долгая история.
— Расскажи мне.
— Ну, мне передали его в подарок… э… и я не захотел отдавать его Сьюзи, потому что… ну, она знает, что я не могу его позволить себе. Она бы узнала или догадалась.
— Но сейчас нет ничего такого, что бы ты скрывал от нее?
— Нет, Синьора. — Он почувствовал себя провинившимся четырехлетним ребенком.
— In bocca al lupo[14], Луиджи, — сказала Синьора, закрыв за ними дверь, а потом наклонилась, чтобы удостовериться, надежно ли она заперта.
Кони
Констанс О’Конор было пятнадцать лет, когда ее мама перестала готовить десерты дома. У них никогда не было пирожных к чаю, а о конфетах и шоколаде словно забыли в этом доме.
— Ты слишком толстеешь, дорогая, — говорила мама, когда Констанс пыталась протестовать. — С большим задом ты можешь забыть о том, чтобы посещать хорошие места и уроки тенниса.
— А зачем их посещать?
— Чтобы найти правильного мужа, — засмеялась мама. — Поверь мне, я знаю, что говорю. Может, это и нечестно, но так оно получается, а раз уж мы знаем правила, так почему бы нам по ним не играть?
— Может, эти правила и существовали тридцать лет назад, во времена твоей молодости, но с тех пор все изменилось.
— Поверь мне, — сказала мама, и это была ее коронная фраза. — Ничего не изменилась, и в сороковых, и в шестидесятых они всегда хотели стройных и подтянутых жен. Это классика. И радуйся, что ты знаешь это, а большинство твоих школьных подруг — нет.
Кони спросила у отца:
— Ты женился на маме, потому что она была стройной?
— Нет, я женился на ней, потому что она была красивой и доброй и потому что всегда следила за собой. Я знал, что девушка, которая ухаживает за собой, будет ухаживать и за мной, и за тобой. Все же так просто.
Кони училась в дорогой школе, и мама всегда настаивала, чтобы она приглашала своих подруг на ужин или в выходные дни:
— Тогда они в ответ пригласят тебя, и ты познакомишься с их братьями, и с друзьями братьев.
— О, мама, это идиотизм. Так нельзя, я познакомлюсь с тем, с кем познакомлюсь, вот и все.
— Это неправильно.
И когда Кони было семнадцать-восемнадцать лет, она следовала маминым советам. В круг ее общения входили сыновья врачей, адвокатов, бизнесменов. Некоторые из них были довольно забавными, некоторые — откровенно глупыми, но Кони знала, что все будет в порядке, когда она поступит в университет. Там у нее появятся новые знакомые, она заведет собственных друзей, а не тех, с которыми ее сводит мама.
Она поступила в университет как раз накануне своего девятнадцатилетия. Занятия начинались в октябре, летом она посещала подготовительные курсы и поэтому совсем не волновалась. Но в сентябре случилось невероятное. Умер ее отец. Успешный дантист, отличный игрок в гольф, казалось, он должен был жить вечно. Все так говорили. Он никогда не курил, выпивал только в хорошей компании, занимался спортом. Никаких стрессов в жизни.
Вот только никто не знал о его пристрастии к азартным играм, никто не догадывался, пока впоследствии не обнаружились долги. Дом пришлось продать, и теперь у них не было денег, чтобы Кони могла учиться в университете.
Мама Кони словно окаменела. Она вела себя очень спокойно и на похоронах, и потом, когда все были приглашены в дом, чтобы помянуть отца.
— Ричард хотел бы, чтобы все прошло именно так, — сказала она.
Уже поползли разные слухи, но она высоко держала голову. И лишь оставшись наедине с Кони, дала волю чувствам.
— Если бы он не умер, я бы сама убила его, — повторяла она снова и снова.
— Бедный папа. — У Кони было доброе сердце. — Должно быть, он был очень несчастен, выбрасывая деньги на собачьих и лошадиных бегах. Должно быть, он искал что-то.
— Если бы он сейчас оказался здесь, он бы узнал, что ищет, — сказала мама.
— Но если бы он был жив, он бы объяснил нам все. — Кони хотела сохранить добрую память о своем отце. Он не был таким вспыльчивым, как мама, имел более спокойный характер.
— Не будь дурой, Кони. Теперь у нас нет времени. Все наши надежды на то, что ты удачно выйдешь замуж, рухнули.
— Перестань нести эту чушь, мама. Я не собираюсь выходить замуж в ближайшие годы. Сначала я хочу учиться, а потом путешествовать. До тридцати лет я точно не соберусь замуж.