Homo sum (Ведь я человек)
Шрифт:
Невыразимый страх овладел им, он вырвался с усилием из ее объятий и кинулся с громким криком, точно гонимый духами ада, вверх по уступам, не замечая даже, как кувшин его разбился об утес на множество кусков.
Она остановилась, будто очарованная, и глядела ему вслед.
Потом ударила в лоб рукою, легла на землю возле ключа и уставилась глазами куда-то вдаль.
Так лежала она неподвижно, только губы ее все шевелились и подергивались.
Увидя, что тень пальмы стала удлиняться, Мириам вскочила, созвала своих коз и посмотрела, прислушиваясь, вверх на уступы утеса, где скрылся Ермий.
Сумерки коротки вблизи тропика, и она знала, что на каменистом пути по ущельям в долину ее настигнет полный мрак, если она еще замешкается.
Девушка боялась также и ужасов ночи, духов и демонов и тысячи разных опасностей, о которых даже не могла дать себе отчета; но все-таки она не сходила с места и не переставала прислушиваться и ждать его возвращения, пока солнце не скрылось за священною горой и не поблек последний свет на западе.
Мертвая тишина окружала Мириам, она слышала свое собственное дыхание и вздрогнула всем телом, почувствовав вдруг ночной холод.
Ей послышался громкий шум над головою.
Стадо козерогов, привыкшее в этот час приходить к роднику на водопой, подходило ближе и ближе, но вдруг попятилось назад, почуяв человека.
Только вожак стада остановился на краю ущелья, и она знала, что он только и ждет ее ухода, чтобы повести стадо на водопой.
Следуя доброму чувству, Мириам занесла было ногу, чтобы уступить место животным. Но вдруг вспомнила угрозу Ермия прогнать ее от родника, подняла с досады камень и пустила им в козерога, который испугался и убежал.
За ним последовало все стадо.
Мириам прислушалась к удаляющемуся топоту и потом, опустив голову и подвигаясь ощупью в темноте, погнала свое стадо домой.
ГЛАВА II
Высоко над ущельем, в котором протекал родник, лежала ровная скалистая площадка небольших размеров; на заднем краю площадки высилась истрескавшаяся стена голого красно-бурого порфира.
Твердая как сталь диоритовая жила тянулась по ее подножию, точно зеленая лента, а под нею открывалась маленькая овальная пещера, созданная творческою рукою самой природы.
Когда-то жили в ней дикие звери, пантеры или волки; теперь она служила жилищем молодому Ермию и его отцу.
Еще много подобных пещер находилось в священной горе, и в тех из них, которые были побольше, поселились анахореты.
Пещера Стефана была одна из самых высоких и просторных, и все-таки невелико было пространство, отделявшее оба ложа из сухих горных трав, ложе отца и ложе сына.
Полночь давно уже прошла, но ни молодой, ни старый обитатель пещеры, по-видимому, еще не спали.
Ермий громко стонал и тяжко ворочался с боку на бок, не думая о расслабленном и измученном старике, который так нуждался в покое. Стефан же отказывал себе в облегчении повернуться или вздохнуть каждый раз, когда ему казалось, что его молодой и крепкий сын заснул.
Что могло лишать покоя этого мальчика, который всегда спал таким крепким сном, что трудно бывало добудиться?
«Отчего это, — думал Стефан, — молодью и здоровые люди спят так крепко и долго, а старики, нуждающиеся в покое, а также и больные, спят так легко и так мало? Или время бессонницы должно продлить им жизненный срок, истечения которого они так боятся? Как безрассудно привязаны мы к этому жалкому бытию, и готовы бы бежать и скрыться, когда позовет нас ангел и откроются перед нами златые врата! Мы все подобны Саулу, еврею, который спрятался, когда пришли искавшие его с царской короной! Какая жгучая боль в ране! Выпить бы глоток воды! Если бы бедный мальчик не заснул так крепко, я попросил бы подать мне кувшин».
Стефан прислушался и не разбудил сына, услышав его тяжелое и ровное дыхание.
Дрожа от холода, он скорчился под шкурой, покрывавшей только половину его тела; в отверстие пещеры, в которой днем стоял палящий жар, теперь проникал ледяной ночной воздух.
Так прошло много минут. Наконец, ему показалось, что Ермий приподнялся.
Да, спавший, без сомнения, проснулся; он заговорил и начал призывать имя Господне.
Старик повернулся к сыну и произнес тихо:
— Ты слышишь, дитя мое?
— Я не могу заснуть, — отвечал юноша.
— Так дай мне напиться, — попросил Стефан, — рана горит нестерпимо.
Ермий тотчас же встал и подал больному кувшин с водой.
— Спасибо, спасибо, дитя мое, — сказал старик, протянув руки, чтобы нащупать горлышко кувшина. Но он не мог его найти и воскликнул с удивлением:
— Это что-то сырое и холодное! Да это глиняный кувшин, а у нас же была тыква.
— Я разбил ее, — пояснил Ермий, — и Павел одолжил мне свой кувшин.
— Вот как, — пробормотал Стефан, жадно напился, отдал сыну кувшин и подождал, пока Ермий снова не растянулся на своем ложе. Тогда он произнес озабоченным тоном:
— Ты так поздно вернулся, кувшин разбит, и ты стонал во сне. Что с тобой случилось?
— Я встретился с демоном ада, — ответил Ермий. — И теперь он не отстает от меня и здесь в пещере, и тревожит меня под разными образами.
— Так отгони его и молись, — повелел старик строгим тоном. — Перед именем Господним бегут нечистые духи.
— Я призывал Господа, — вздохнул Ермий, — но напрасно. Я все вижу каких-то женщин с алыми губами и распущенными волосами, вижу какие-то белые мраморные статуи с пышными членами и сверкающими глазами, которые все манят меня, все так и манят.
— Так возьми бич, — повелел отец, — и смири плоть. Повинуясь, Ермий встал снова и вышел с бичом из пещеры.
Внутри пещеры негде было размахнуться им в полную силу.
Вскоре Стефан услышал в ночной тиши свист кожаных ремней, их жесткие удары по упругим человеческим мускулам и болезненные стоны сына.
При каждом ударе бича он вздрагивал, точно чувствуя его на собственном теле. Наконец он крикнул, собрав всю силу голоса:
— Достаточно, теперь хватит! Ермий вернулся в пещеру.