Хонорейская эра
Шрифт:
– Я слышала, в городе появился великолепный барабанщик. Хочу его в свой оркестр, - сказала женщина визгливым, капризным голосом.
– Ну не знаю...
– томно прошептал ее муж.
– У тебя и так достаточно этих патлатых бездельников, Сесе-пупе.
– Я хочу!
– она топнула ногой.
– Ну хорошо, хорошо... Эй, кто-нибудь, позовите начальника тайной полиции. И пусть он захватит мой ночной горшок.
Хищно улыбаясь, Сесе-пупе вышла из зала и направилась в свои покои. Никогда еще прихоти жены брата шурина двоюродного брата свекра племянника сводной сестры дяди короля Кефирии не оставались неудовлетворенными. Двадцать человек оркестрантов выполняли одно предназначение - удовлетворять неисчерпаемую похоть Сесе-пупе, которой достался муж-импотент. Они дренькали или дудели в свои инструменты, возбуждая хозяйку, а потом по-очереди пытались удовлетворить ее. Пока это не удалось ни разу. Теперь же при одной мысли о барабанной дроби Сесе дрожала от пожирающего ее желания...
В своих покоях она сбросила платье и принялась крутиться перед огромным бронзовым зеркалом. Ах, какая роскошная грудь - тяжелая до того, что она ходит сгорбившись.
А тем временем ничего не подозревающий Кэннон, грубо оттолкнув слащаво улыбающегося толстого хозяина харчевни "Хрюкающая колбаса", вошел в свою комнату. Молодой варвар прошел к окну. Каждый шаг сопровождался хлюпающим хрустом - это на полу под подошвами его сапог гибли отряды клопов и тараканов. Воздух наполнился отвратительной вонью. Кэннон отодвинул толстый дубовый брусок и раскрыл полусгнившие ставни. Страшно закашлявшись, он тут же запер окно снова: под окном располагалась помойка. Обстановка комнаты повергала в уныние. На гнилых досках стоял колченогий табурет с лампадой; четыре крысы размером с собаку рычали из соломенного тюфяка. Молодой варвар вынул барабанные палочки и сыграл на их черепах Марш разъяренных горных цыплят. Потом он сгреб подошвами трупы, куски костей и мозгов в угол и столкал их в самую большую дыру в полу. Снизу донесся истошный женский визг и мужское рычание. Удовлетворенный этим, троммелиец рухнул в приятно пахнущую плесенью и крысами мягкость тюфяка.
Он устал, так как ехал на своих собаках с самого утра, да и день сегодня был тяжелый, но несмотря на это, Кэннон спал чутким сном, слыша все шорохи, недоступные уху обычного человека. Поэтому, как только чей-то кулак погрузился в его живот и потревожил печень, он немедленно проснулся. Перед ним, серея во мраке ночи, колебалась чудовищно полная грудь. Она сильно мешала сосредоточиться. Наконец молодой варвар смог пойти наперекор разгорающемуся желанию и закрыть глаза. Когда он открыл их снова, то смотрел уже гораздо выше. Толстые губы, маленькие глаза, нос картошкой и твердые от грязи волосы. Чиччочелла.
– Эй!
– мило проворковала она.
– Кажется, в меня залезла крыса. Не мог бы ты убить ее?
Девушка кокетливо пожала плечами и потупилась. От жара ее такого близкого тела мысли молодого варвара спутались. Крыса? В нее? И куда же она зале... Его вдруг прошиб пот. Но ведь крыса величиной с собаку! Рывком прижавши грудь к его груди, Чиччочелла схватила троммелийца под мышки и поволокла в коридор. Задыхающийся, сбитый с толку Кэннон успел лишь заметить, что стальной крюк, которым он запер дверь, вырван из нее с корнем. Юная женщина отпустила его у двери своей комнаты. Обессиленный троммелиец прислонился спиной к стене. Они стояли и тяжело дышали, один в смятении, другая - от распирающего его желания.
– Она там!
– страстно прошептала Чиччочелла, указывая пальцем с изящно обкусанным ногтем в дверь.
– Кто?
– Крыса...
– Ты же сказала, что она забралась В ТЕБЯ?!
– Да? Ну, я оговорилась. Я хотела сказать - ко мне в комнату. Но, если хочешь, можешь обыскать мое роскошное тело... Все-все!
Она задышала как кузнечные меха. Жар ее тела заставил троммелийца покрыться потом. Она стояла на фоне редких лучиков звездного света, пробивающегося сквозь ветхую крышу. Полная, тяжелая грудь и торчащие из-под нее длинные ноги... И все это полностью обнажено и зовет к себе. Желание разгорелось в Кэнноне как костер на самом сухом кизяке. Он уже почти не мог сдерживаться. О, эти шишковатые коленки! Он вспомнил, как они били дуранца в харчевне. Желание, наконец, достигло высших вершин, и сдерживаться дальше было невозможно. Это было желание убежать как можно дальше. С воплем "Я по нужде!" молодой варвар стремглав ринулся по коридору, спустился по лестнице, пробежал зал, открыл входную дверь и в кровь разбил нос о панцирь того, кто стоял за ней.
– Это он!
– сдавленно прохрипел этот некто, царапая вдавившуюся глубоко в грудь бронзу.
– Хватайте его!
Плохо соображающий Кэннон отмахнулся от бросившихся на него людей в доспехах и черных шерстяных плащах. Несколько их упало, умываясь кровью, наверное, пытались подобрать рассыпавшиеся по полу зубы. Но их было слишком много. Последнее, что запомнил потерявший сознание троммелиец, - это противный сопливый нос, который он откусил у одного из нападавших.
Имхалай хлопает в ладоши, Сесе-пупе топает ногами.
Когда молодой варвар наконец смог прийти в себя, то обнаружил, что лежит в роскошной кровати, на пуховой перине и подушке с нежнейшей хлопчатой наволочкой белоснежного цвета... вернее, когда-то белоснежного. После того, как немытая голова Кэннона пролежала на ней Хрем знает сколько времени, она стала трупно-серой. Как большая кошка троммелиец вскочил и спрыгнул на пол. У него появилось вдруг желание повернуться, но вместе с тем возник страх увидеть там нечто отвратительное, кошмарное, вселяющее ужас. Дрожа от страшных предчувствий и сжав зубы, Кэннон отер выступивший на высоком лбу пот и повернулся. То, что он увидел, заставляло кровь стыть в жилах. Ужасное, тошнотворно отвратительное зрелище: белая поверхность перины в соответствии с силуэтами человеческого тела была измазана грязью, отпечатавшейся в некоторых местах толстым засаленным слоем. Картина могла вызвать потерю всякой воли и сознания у любого, но не у троммелийца. Последний раз вздрогнув, он отвернулся, чтобы выйти из этой комнаты в другую. Это был огромный будуар, облик которого свидетельствовал о безумии хозяйки. У одной из стен стояла гигантская кровать, по краям украшенная массивно-золотыми столбами отвратительно-бесстыдной формы. Сверху кровать укрывали огромные, многократно сложенные пологи - один розовый, другой голубой, оба с золотой парчой по краям. Потолок и стены были выполнены в виде гигантских картин, вместо рамки которым служили окантовки незакрашенного калифорийского бука. Сцены, изображенные на этих "произведениях искусства", могли вызвать тошноту у слабого человека, ибо там неестественно краснокожие люди в похотливых позах погрязли в извращенных объятиях с себе подобными, животными и даже демонами. Последний подборейский насильник покраснел бы, увидев их, Кэннон же лишь слегка поморщился. У стен стояли статуи из голубовато-молочного нефрита женщины с полной, тяжелой грудью, широкобедрые и длинноногие, впечатляюще мужественные мужчины в столь развратных позах, что они затмевали изображенные на картинах. Кресла, которые занимали промежутки между статуями, были выполнены в виде сидящих на корточках женщин. Груди служили подлокотниками. Рядом с кроватью, на огромном зашемском длинноворсом ковре застыли изможденные люди с железными ошейниками и различными инструментами в руках. Там были флейтист, волынщик, бандурист, арфист и многие другие, даже один с губной гармошкой. Все они со звериным страхом, с каким-то рабским желанием угодить смотрели на женщину, сидящую на кровати. В первую очередь из всего облика ее в глаза бросалась впечатляюще полная грудь, притягивающая плечи хозяйки к низу. Желтая, испещренная родинками кожа отвратительно блестела, потому что на нее намазали целый горшок благоухающих масел. Лицо женщины покрывал слой косметики толщиной в палец: развратно-розовые румяна, кроваво-красная помада, черные, как сажа, брови и ресницы. Волосы, длинные и засыпанные перхотью, были расчесаны на пробор и щедро смазаны маслом. Золота и драгоценных камней на ней было столько, что самый горький пьяница пропивал бы их целый месяц. Голову охватывал платиновый обруч с огромным смарагдом во лбу, каждый палец унизывал безвкусный массивный золотой перстень с бриллиантом, запястья украшали золотые, платиновые и серебряные браслеты, усеянные мелкими бриллиантами, рубинами, сапфирами и александритами. На шее висела золотая цепь с массивными звеньями, а кулон, который утопал в необъятной груди, постыдилась бы надеть самая развязная шлюха. Женщина, неправильно истолковав широко раскрытые глаза Кэннона, раскрыла рот и высунула язык, как собака, увидевшая кость. Она пожирала глазами его коренастую, приземистую фигуру, толстые волосатые пальцы, блестящую лысину, грозящий порвать грязную рубаху живот, кривые, короткие ноги.
– Здравствуй, красавчик!
– визгливо и заигрывающе сказала женщина.
– Тебя зовут Кэннон. Ты варвар, я знаю. О, варвары должны быть так грубы!
– она закатила глаза и вздрогнула от приступа сладострастия.
– О! Смотри на меня и восхищайся этим телом, которое ты должен удовлетворить. Если это не удастся, ты будешь среди толпы этих жалких недомерков!
– она ткнула длинным пальцем в сторону кучки грязных музыкантов.
– Я - Сесе-пупе, самая красивая, самая страстная, самая богатая в Кефире. Ты в моей власти, и я приказываю: играй мне, потом возьми меня!
Ее блеклые глаза засверкали безумным огнем. Она хлопнула в ладоши. Вошла старая, морщинистая старуха с тяжелой, полной грудью и длинными ногами. Улыбнувшись всем гнилозубой улыбкой, положила у ног варвара его барабан. Это было страшной ошибкой!!
Едва первые звуки марша "Заткни уши" вылетели из-под палочек троммелийского виртуоза, вокруг началось твориться неладное. Мастера-варвары делали не простые инструменты: повернув в нужный момент рычаг на каркасе, можно было превратить барабан в оружие. Специальная акустическая архитектура его внутренностей усиливала звуковые колебания до ужасной силы. Уже через несколько мгновений изможденные музыканты с воплями катались по полу и зажимали уши руками, а с непристойных картин осыпалась краска. С лица Сесе-пупе слезла самодовольная ухмылка. С отвисшей челюстью извращенная аристократка прыгала на своей перине под аккомпанемент гремящих драгоценностей. Грохот барабана стал неимоверно силен. Из ушей всех, кто находился в будуаре, брызнула кровь, а роскошный бюст Сесе-пупе вдруг упал на пол, обнажив хилую грудь. Из форм вывалились круглые камни, которые с грохотом раскатились по всей комнате. Улыбающийся Кэннон неторопливо встал и пошел прочь. Его уши, тренированные с младенчества тысячью фестивалей, во время коих у гор раскалывались вершины, а от склонов откалывались огромные куски, без усилия выдерживали натиск барабанной дроби.
Кэннон вышел в коридор, спустился по лестнице в холл. Два воина, охранявших дверь, повернулись к нему лицом и загородили выход громадой сверкающих позолотой доспехов. На каждом из них были две пластины на груди и на спине, головы защищали неглубокие конические шлемы с шестью небольшими рогами каждый. Рыча, воины вынули широкие, слегка изогнутые двуручные мечи и, искусно вращая их цепкими пальцами сильных рук, медленно стали наступать. Это были искушенные во многих битвах уроженцы Хемурана, о чем говорили кривые носы, смуглая кожа и надпись, выжженная у каждого на лбу. Со спокойствием, подошедшим бы каменному изваянию, Кэннон встал в боевую стойку. С улыбкой на губах он приподнял руки и с искусством, не меньшим, чем хемуранцы, повертел в пальцах палочки. Еще раз зарычав, первый из воинов шагнул и нанес удар сверху, намереваясь рассечь молодого варвара пополам. Троммелиец тоже шагнул. Его скрещенные палочки оказались вверху, и меч, попав в место их соприкосновения, застрял. Железные мускулы на запястьях Кэннона напряглись, палочки сошлись, как лезвия режущих ножниц. Рукоять меча вырвалась из рук хемуранца, а лезвие завертелось, блестя в редких лучах солнца. Неуловимым движением троммелиец послал лезвие захваченного оружия в горло второго воина, который стоял, ошарашенный боевым умением противника, и не успел даже поднять руки. Тело поверженного хемуранца еще не коснулось мраморного пола, а молодой варвар атаковал второго, теперь безоружного. Он ударил его палочками по лбу, тот схватился руками за голову; Кэннон ударил его по бокам, в промежутки между грудной и спинной пластинами - воин прижал руки к бокам. И тогда троммелиец ударил в последний раз по основанию шеи, над ключицами. Хемуранец схватился за шею и так упал на спину.