Хора на выбывание
Шрифт:
— Что ты пишешь, барон? — тщетно пытаясь перекусить серебряную цепь, спрашивал Рубряков.
— Историю цыганского рода Молдавии, — не отвлекаясь от письма, отвечал барон, и глянув затем на депутата, советовал:
— А ты камнем попробуй.
— Барон, ты хоть понимаешь, что с тобой будет, когда я освобожусь, — злился Рубряков, на что цыган, смеясь, отвечал:
— Ты так полюбишь нас, что уйдешь из своего парламента в табор!
— Нет, — белеющими от гнева глазами Рубряков стирал лицо барона, как школьник стирает неудавшееся домашнее задание из тетради, —
— Надеюсь, мы не подведем тебя, будучи прахом, и не изменим своей пунктуальности, — смеялся барон.
— Ты хоть знаешь, что творится в Кишиневе, — пытался стращать цыгана депутат, — ты хоть знаешь, что вся Молдавия поднялась против власти, вся Молдавия, а я — в первых ее рядах?!
— У каждого из нас своя Молдавия, — задумчиво говорил барон.
— Странно… — терял мысль Рубряков.
— Что?
— Серебро податливо, а я не могу разбить эту цепь.
— Зачем? — щурился барон. — Зачем тебе это? Ты — мой гость. Разве тебе плохо у нас — в нашей Молдавии?
— Брось, — раздражался Рубряков, — брось эту книгу, ничего путного у тебя не выйдет! Здесь жили мы, молдаване, а вы, цыгане, здесь пришлые!
— Это не так, — мягко возражал барон, после чего Рубряков в бешенстве проклинал мир и все цыганское племя, ничком свалившись на пыльный двор.
Проглядели! — в ярости заорал президент, ворвавшийся в кабинет Лоринкова. — Проглядели, мать их так!!!
Журналист оторвался от письма и с любопытством уставился на президента. Тот, упав в кресло, злобно продолжал:
— На границе нашли нашу машину! Там, конечно, следы крови и несколько волосков Рубрякова! И об этом сообщили в семичасовых новостях, а комментарий попросили у меня. Хорошо хоть, пресс-служба не подвела: «президент работает, но через несколько часов, владея полной информацией»…
— Ну, — полюбопытствовал Лоринков, — а что вы сказали через те самые несколько часов?
— Само собой, — скрипел зубами его высокопревосходительство, пообещал найти виновных! Сказал, что похищение депутата — удар по имиджу страны. Ну, и тому подобную чушь! На кой черт мы это сделали?! Сегодня на площади — 10 тысяч человек!!! Вчера было три! А сегодня — десять! И все почему?! Коммунисты украли Рубрякова, — кричат они, — коммунисты украли Рубрякова!
— Не волнуйтесь, — мой президент, налил валерьянки в стакан Лоринков и разбавил водой, — выпейте.
— К черту! — отмахнулся Воронин. — Выпить есть?
— Есть, — осторожно сказал Лоринков, — только отвернитесь.
— Разумеется, — смягчился президент и сел вполоборота.
Тайком он поглядывал, где Лоринков прячет коньяк, и остался доволен своей наблюдательностью. Иногда, размышлял президент, можно заходить в этот кабинет и прикладываться к чужой бутылке. А то к своей — как-то неудобно. Кругом глаза.
— И не думайте, — печально улыбнулся Лоринков, разливая коньяк, сегодня же вечером я бутылку перепрячу. А с толпой мы кое-что сделаем. Кинем ей кость. Освободим Илашку!
Ошарашенный президент по ошибке выпил валерьянки и едва не умер от гидрошока, что было бы поразительно: от гидрошока (попадания холодное воды в дыхательные пути) погибают в основном аквалангисты.
Илашку, — сотрудник спецслужб Молдавии, в 1 992 году работал на территории Приднестровья. Он убил четырех председателей колхозов мятежной республики, пятерых сельчан и одного агронома. Поэтому он возомнил себя Че Геваррой Закона. Однако МГБ Приднестровья Илашку изловило, и Илие мотал свой срок (пожизненное заключение) вот уже десять лет. В общем, обычная жертва необычных обстоятельств.
Изредка Молдавия требовала отпустить «борца за независимость», на что Приднестровье отказывало «дать волю террористу». Постепенно Илашку стал символом, образом, воспоминанием. Национал-радикалы постоянно включали его в предвыборные парламентские списки. И на депутатском кресле заключенного Илашку горела свеча. Романтично — думал про себя Юрий Рошка, с нетерпением ожидая выдачи зарплаты. Ведь жалование Илашку, числящегося в его фракции, Юрий забирал себе, а жену несчастного Илие гнал прочь…
— Как же мы его освободим? — удивился Воронин.
— Не будьте ребенком, — бросил Лоринков. — Илашку сидит только потому, что его просили не выпускать. А вы попросите выпустить…
Через полчаса на столе президента Приднестровья Смирнова лежала телеграмма с просьбой отпустить на волю заключенного Илашку.
— Антюфеев, — поднял трубку Смирнов, — этот, Илашку, он еще живой там у вас?
— Прикажете удавить?
— Не надо. Помойте, побрейте, и отвезите в Кишинев. Наконец-то они соизволили его попросить.
— Будет сделано.
Еще через два часа Илашку, в костюме и при галстуке, ехал в машине МГБ Приднестровья в Кишинев, плача от счастья. За десять лет заключения узник немного тронулся в уме: по личному распоряжению Антюфеева, в камере Илашку круглосуточно, без выходных, звучала «Калинка» и «Марш славянки». Обе мелодии — одновременно…
Арбайтен, арбайтен! — орал Иван Георгиевич Рошка на заключенных концентрационного лагеря, убиравших тела советских освободителей.
Поодаль в сс-совской форме стояли на вытяжку молодчики из НКВД. Убедившись, что убитые военнослужащие собраны в одном месте, Рошка велел заключенным построиться, после чего обратился к ним с речью.
— Недочеловеки! — специально коверкая русскую речь, прокричал он, — В результате доблестного отражения атак грязных коммунистических варваров войска вермахта и его преданного союзника короля Румынии Кароля Второго сумели изменить ход войны! СССР, в результате применения специальных вооружений, — среди которого чудо немецкой инженерной мысли ракеты ФАУ-2, разгромлен! Вы недостойны читать газеты, но сегодня мы делаем для вас, ублюдки, некоторое исключение. Читайте сегодняшние газеты…