Хорнблауэр и милосердие
Шрифт:
– Думаю, донов нельзя упрекнуть в том, что они не решаются выгружать здесь продовольствие при восточных ветрах, – пробормотал Буш, но на сей раз капитан вообще ему не ответил.
– Спустить барказ! – коротко приказал Хорнблауэр; он приступает к выполнению трудного задания, попытка может закончиться неудачно – только это могло объяснить некоторую сухость в обращении с подчиненными, которые как всегда убеждены в непогрешимости их любимого капитана.
Боцманские помощники засвистали в свои дудки, а сам боцман – Гаррисон, – продублировал приказ капитана во всю мощь своей глотки. Матросы привели в действие тали и барказ, оторвавшись от киль-блоков, повис за бортом и опустился на воду. Команда барказа удерживала его от удара о борт «Сатерленда», вздымающегося и опускающегося на неспокойном море.
– Я спущусь в барказ, мистер Буш – коротко сообщил Хорнблауэр своему лейтенанту.
Он выждал подхода очередной волны и неуклюже спустился в шлюпку; его далеко не атлетическое длинное тело несколько секунд достаточно безобразно раскачивалось из стороны в сторону, в то время как несколько матросов из команды барказа попадали друг на друга в тщетной попытке помочь своему капитану. То, что любой марсовый на корабле бегает по вантам и спускается в шлюпки гораздо более ловко, чем он, всегда служило для Хорнблауэра источником болезненного раздражения. На сей раз ему удалось выполнить это сложное для него упражнение лишь с минимальной потерей капитанского достоинства: в результате не вполне точного учета взаимного движения корабля и барказа он таки свалился с трехфутовой высоты. Матросы поддержали его, а кто-то поднял слетевшую при падении треуголку, которую Хорнблауэр снова надел.
– Весла – на воду! – коротко бросил он, и барказ, подгоняемый дюжиной весел тяжело двинулся по зыби к виднеющемуся вдалеке берегу.
Сейчас в свою подзорную трубу Хорнблауэр увидел маленькие фигурки, спускающиеся к урезу воды восточного побережья островка. Они были такие же обнаженные, как и те двое мужчин, которых он поднял на борт вчера. Хорнблауэр представлял себе, чего это стоило – босиком карабкаться по скалам Кабреры. Зато он не мог себе представить, как эти несчастные умудрялись жить в своих норах во время зимних штормов – без одежды и топлива. Он содрогнулся от мысли, сколько жестокостей и отчаяния должен был повидать за два прошедших года этот скалистый островок; теперь он не сомневался, что правильно поступил, решив хоть чем-то облегчить участь пленников. Хорнблауэр сложил подзорную трубу и прошел между гребцами на нос шлюпки, где была установлена шестифунтовая пушка.
По его команде один моряк разорвал бумажную упаковку заряда, высыпал порох в жерло пушки и плотно забил заряд пыжом. Другой привязал линь к импровизированной ракете, изготовленной корабельным кузнецом. Хорнблауэр засунул ее в дуло шестифунтовки, также плотно забил пыжом, начал поворачивать винт вертикальной наводки и вращал его до тех пор, пока жерло пушки, установленной для стрельбы на максимальное расстояние не поднялось почти вертикально. Он оценил силу ветра и оглянулся по сторонам, пытаясь предусмотреть особенности поведения шлюпки, танцующей на волнах. Затем Хорнблауэр дернул за вытяжной шнур и пушка выстрелила.
Линь, лежащий неподалеку от его локтя ожил, с жужжанием влетая из бочонка; дым от выстрела рассеялся в самый раз, чтобы дать ему возможность оценить полет снаряда, прежде чем он упал в воду, увлекая за собой и линь. Тяжелый вздох, переходящий в стон вырвался у команды барказа – как обычно, моряки по-детски радовались любой необычной операции, разнообразящей монотонные будни Королевского флота и также по-детски огорчались неудачам.
– Выберите линь и снова тщательно уложите, – приказал Хорнблауэр, – сделайте витки абсолютно ровными.
Одна утешительная истина, которую он усвоил, изучая артиллерийское дело, состояла в том, что даже если первый выстрел не попал в цель, то это еще не доказывает, что двадцатый тоже будет неудачным. К тому времени линь намокнет и потяжелеет; пушка прогреется; поведение шлюпки будет практически тем же самым; несколько изменится угол возвышения ствола. В любом случае, пробный выстрел показал, что нужно продвинуться чуть ближе к берегу и сделать большую поправку на силу ветра. Хорнблауэр приказал, чтобы поверх нового заряда забили двойной пыж, что смогло бы предохранить заряд от просачивания влаги на то время, пока барказ продвинется на несколько ярдов к северу вдоль линии прибоя.
Когда пушка выстрелила вновь, на мгновение показалось, что выстрел был удачным, но снаряд упал в прибой в десяти ярдах от ожидающей толпы – а для практических целей, которые Хорнблауэр собирался осуществить, эти десять ярдов были все равно, что сто. Третий, четвертый и пятый выстрелы дали результаты с еще большими отклонениями. Хорнблауэру начинало казаться, что начальная скорость выстрела недостаточна. Рискуя разрывом пушки, он может увеличить мощность порохового заряда; существует еще и дополнительный риск: линь может лопнуть, а освобожденный от него снаряд попасть в кого-нибудь из толпы на берегу. Но когда шестой и седьмой выстрелы также оказались неудачными, Хорнблауэр решился на этот риск. Он засыпал в жерло пушки полуторный заряд пороха и тщательно прибил его прибойником. Затем он приказал всей команде шлюпки отойти как можно дальше на корму – если пушка разорвется, число пострадавших будет минимальным. Для самого же Хорнблауэра выглядело вполне логичным решение самому потянуть за спусковой шнур, вместо того, чтобы поручить это опасное дело кому-либо из подчиненных.
Он бросил последний взгляд на аккуратно уложенный в бочонке линь и дернул спусковой шнур. Шестифунтовка выстрелила со страшным грохотом, отдача толкнула барказ назад, а сама пушка даже подпрыгнула на лафете. К счастью, толстый металл выдержал и снаряд, таща за собой изогнутую дугу шнура, пересек урез воды и упал среди ожидающей толпы.
Итак, связь с берегом была установлена, правда, связь хрупкая и ненадежная, потому что обезумевшие от всего происходящего пленники тут же схватили линь и начали его выбирать. Хорнблауэр выругал себя за то, что не предусмотрел возможности подобного развития событий; он схватил рупор, в то же время лихорадочно выискивая в мозгу французскую фразу, эквивалентную английским «Стоп выбирать!» или «Отставить!»
– Doucement! Doucement! (Осторожно!) – наконец закричал он, бешено размахивая руками и приплясывая на носу шлюпки. Возможно, ветер донес его слова до берега, а может его жесты были правильно поняты. Кто-то из пленников взял руководство на себя. Среди толпы возник небольшой водоворот, и линь перестали выбирать. Хорнблауэр осторожно развернул барказ и направил его к «Сатерленду», травя понемногу линь, до тех пор, пока он смог сигналом вызвать с корабля свою гичку, чтобы на ней руководить завершением операции.
Гигантское ожерелье из наполовину опустошенных бочонков с солониной было сброшено в море, тендер взял его на буксир и медленно потащил к барказу. Полупустые бочонки достаточно высоко поднимались над водой. Дополнительная плавучесть позволит им преодолеть самый тяжелый накат прибоя, а если французы будут тянуть достаточно быстро, то большинство из бочонков достигнут земли, не растеряв своего содержимого. Если же произойдет худшее, то их содержимое будет выброшено на сушу достаточно быстро. Мясо, которое полгода пролежало в бочке с рассолом, вряд ли станет хуже от морской воды.