Хорнблауэр и милосердие
Шрифт:
Операция приближалась к своему финалу. Более толстый конец был привязан к линю, переправлен на берег и Хорнблауэр опять вскочил на ноги с рупором в руках.
– Tirez! Tirez! (Тяни!) – завопил он и замахал трубой толпе. Те поняли и начали выбирать. За концом, привязанным к линю, последовал еще более солидный трос, за которым двинулась и лента из бочонков с солониной. Хорнблауэр с беспокойством следил за тем, как они двигались – большие, неуклюжие, черные на фоне белой пены прибоя, под ослепительными лучами средиземноморского солнца. Но, даже не наблюдая пристально за ними, он мог судить об успешном прибытии припасов на сушу. После того, как первый из бочонков достиг суши, в толпе опять началось движение – измученные голодом люди разбили его о скалы и дрались за право обладать содержимым.
Хорнблауэр не собирался дожидаться, пока последний бочонок с солониной выползет на берег. Он не хотел больше вспоминать о зверствах и ужасах Кабреры, поэтому приказал шлюпкам возвращаться к кораблю. Он даже не взглянул в сторону острова, пока на «Сатерленде» не перебрасовали реи и корабль продолжил свой путь в точку рандеву с адмиралом. Мимо них на всех парусах прошел испанский бриг с продовольствием для узников Кабреры и разгневанный офицер прокричал с его палубы в рупор на ломанном английском:
– Что это значить, сэр?! – кричал испанец, – Зачем вы вмешиваться? Кабрера – наша земля – вы не должны ходить сюда!
– Черт его побери, – вокликнул Буш, стоящий рядом с Хорнблауэром, – разрешите мы разок пальнем по нему, сэр?
После всего увиденного команда «Сатерленда» наверняка с полным одобрением отнеслась бы к подобной форме приветствия союзника, но Хорнблауэр чувствовал, что он уже и так достаточно сделал для того, чтобы спровоцировать международный скандал. Он приложил руку к уху и сделал жест, показывающий, что он ничего не слышит. Офицер повторил свои упреки, вопя и неистово вытанцовывая на палубе, так что Хорнблауэру даже показалось, что испанец вот-вот лопнет от прилива крови. Конечно, со стороны Хорнблауэра это была всего лишь детская шутка, но и она вызвала смех среди офицеров и матросов «Сатерленда», чего и добивался их капитан – ведь в трудное и грозное военное время взрыв смеха иной раз стоит бортового залпа.
Хорнблауэр снова вернулся было к привычным обязанностям, но вдруг новая волна депрессии накатила на него. Помощь французским пленным на Кабрере стоила его кораблю нескольких сотен саженей отличных линей и тросов, двух десятков бочонков с солониной и целого светового дня. Что больше всего беспокоило Хорнблауэра, так это необходимость рассчитываться за все это. Придется писать как минимум дюжину писем и рапортов с объяснениями и это будет только началом, потому что их сиятельства Лорды Адмиралтейства, получив эти письма, конечно же захотят дальнейших объяснений и объяснений, уточняющих эти объяснения и еще, и еще… Хорнблауэр почти физически ощущал длинную череду своих будущих писем, которая тянулась к нему как рука судьбы.
Затем он вдруг увидел двух спасенных французов, внизу, на главной палубе. Они были отмыты, подстрижены и одеты, так что выглядели совсем другими людьми, однако, глядя на них Хорнблауэр не испытывал удовлетворения – для него они представляли еще одну серию рапортов с объяснениями и он даже глухо застонал, оценив эту перспективу. На мгновение ему даже захотелось, чтобы с «Сатерленда» никогда бы не заметили их – там, на плоту, чтобы они и дальше плыли к своей смерти по безлюдному Средиземному морю. И тут же он понял, что это – неправда, и вновь застонал, шагая по палубе и дыша свежим воздухом – на сей раз из-за ощущения собственного бессердечия. Но ведь как ни крути, этот акт человеколюбия, похоже, действительно принесет ему еще чертовски много неприятностей…