Шрифт:
Хорошие и плохие мысли
– Надеюсь, ты не напишешь обо мне?
– Размечтался, уже пишу…
Часть первая
Сегодня с утра море беспокойно. Полдень. На спасательной станции эти волны с белой пеной, шипящей шампанским о берег, перепутанные клочки водорослей и оглушительный стук камней определили, как шторм такой-то силы, КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО. Берег полукругом, разноцветными островками на песке – полотенца с маленькими человечками. Я спускаюсь по лестнице из 128 ступеней к морю, бреду по раскаленному песку, стелю свое полотенце. Лежу на солнце. Когда на морском берегу
Когда оборачиваюсь, оказывается, берег совсем далеко. Я живу… и думаю только об этом мгновении, огромные волны неумолимо надвигаются, одна за одной, я всплываю на них, покоряя. Но, кажется, уже пора плыть обратно.
Теперь волны подгоняют к берегу, а там, в рупор, как оказывается, мне, давно уже истошно кричат, чтобы срочно выбиралась из воды. Остался метр, ну, может быть полтора. Тут, наверняка, можно встать на цыпочки, чувствуя под пальцами песок и камешки. Я знала, что сегодня не утону и не умру, пусть даже и был сильнейший шторм. Сейчас я плыву и думаю об этом, а море, решив подшутить, сбивает с ног, неожиданно подкидывает меня и укрывает. Захлебываясь, кручусь в волне, вперемешку с камнями и тиной, ударяясь о дно, всего в полуметре от берега. Оно все же настигло меня именно здесь. Еле-еле цепляюсь за дно руками, захлебываясь соленой водой, выбираюсь на коленках по песку, поскорей вскакиваю и убегаю от следующей волны.
Там, за буйком, на глубине ты один и нет больше никого, никаких законов. Только ты, на четвереньках летящий над непредсказуемой высотой. Как маленький зверек или бунтарь? И неизвестность вокруг тебя. Но неужели море – опасно. Что есть слово опасность? Всего девять букв, и сколько в нем: соленая вода и раскаленное пятно солнца, брызги, пена, глубина, даль берега. Непредсказуемость, уязвимость, волны.
Мы лежим на старой софе под накидкой-пледом. Я – в узле рук, уютно пригревшись. Белые тела при белом свете дня. Время прикидывается остановившимся и все же где-то тайно движется быстрее.
Он говорит, что сейчас границы между нами размыты, что чувствует себя немного мной, будто это я смотрю сквозь его глаза. А я смотрю в окно, туда, где противоположенный дом и спутанные волосы деревьев. Скоро и это пройдет, я буду ехать в метро, усталая, удивляясь быстроте превращения настоящего в воспоминание.
Когда-нибудь после, когда завершится мозаика или достроится картинка головоломки, я пойму значение и необходимость каждого отдельного ее фрагмента. Ведь в головоломке не бывает лишних и ненужных кусочков замысловато вырезанного картона. Пойму, зачем они, но будет уже поздно. Останется лишь вспоминать все в свете прозрения и понимания истинного значения моментов. И грусти от того, что все уходит. Ибо, кажется, это и есть характерное качество всего…
Мы лежим, а кошку прогнали в коридор. Кошка молодая, хочет кота, смешно извивается и трется об ковер. Своей пушистой шерстью она уже прилично осыпала нашу скомканную на полу одежду. Каким-то образом кошка и на этот раз приоткрыла дверь, снова пробралась в комнату и вот уже пытается протиснуть свое пушистое тело межу ним и мной, важно разгуливает по моим ногам и мурчит. Я целую кошку в нос и уверяю, что после ее хозяина, люблю ее больше всех на свете. И в следующей жизни обязательно буду ее
Около трех месяцев назад я убеждала Фила по телефону, что «мой далекий друг» Ельников хороший человек. Фил поинтересовался, что значит: «хороший человек»? Перед моим мысленным взором предстал Ельников, я стала раздумывать, что же хорошего именно в нем.
Не слишком умен, если не сказать, совсем не умен. Умеет казаться интересным. Добр, но эгоистичен и через себя не перешагнет. Нежен, но ровно настолько, чтобы получить порцию нежности взамен. Груб, когда облачко влюбленности съезжает набок. Строит глазки женщинам, сидящим за соседними столиками, зная, что это меня заденет или считая, что я ничего не замечаю и смотрю в окно. Отпускает меня одну, в ночь, добираться до дома на попутной машине. Рассказывает о знакомых женщинах. Слишком занят работой, постоянно говорит о новых проектах, о приближении выплаты гонорара. Я чувствую себя с ним немного менее одиноко, а после – опустошенной и выпитой. Мне не нравятся его друзья… Иногда начинает преследовать ощущение, что это какая-то игра. И даже не игра, а что-то примитивное, стремящееся к значимости, непрерывное вранье с потугами на правду.
Пью чай из грязных стаканов, которые извлекаю из горы немытой посуды на маленькой кухне, где на столе скатерть – кусок холста с голыми телами, нарисованными черным маркером. Чувствую и знаю: здесь побывало множество женщин и мужчин, которые пили чай из этих стаканов, мочились в этот толчок с подтеком ржавчины на дне, оставляли слизь на сером покрывале раскладного диванчика, рядом с которым на журнальный столик небрежно брошены журналы на немецком и Берроуз с неизменной закладкой на шестой странице. Я смотрю на мою макушку, тонущую за его спиной в зеркале. Его худющая спина и впалая безволосая грудь. Мои перепутанные волосы и размазанная тушь. Белесые худые тела, прижимающиеся друг к другу в зеркальной ледышке. Он говорит по телефону, а я ищу в квартирке следы пребывания других самок и иногда нахожу пахнущие псиной капроновые носки под кроватью. Но мне отчего-то хочется быть героиней этой истории, хоть это совсем нелегко, больно и похоже на колесо, бешено катящееся в тумане с холма.
Иногда мне азартно и любопытно отодвинуть краешек занавески, расспрашивая его, где он провел те три дня, почему не звонил. Приятно, что ничего не планирую и ничего не жду. Весело, что некоторые тоже ошиблись, как и я, те, другие, звонящие, когда мы валяемся на диване, или которые с ним, когда я звоню, а он односложно и бесцветно докладывает о своих делах и предлагает как-нибудь встретиться. Только иногда, по дороге домой, мне становится невыразимо тяжело от себя самой, такой иной, такой замерзающей, и я всхлипываю в поезде, несущемся по тоннелям метро на другой конец города. А потом, спустя пару дней, сама звоню, и наша история продолжается. Но это не важно, а важен нелегкий путь, пройденный мной, дабы стать главной героиней этой истории.
Вознаграждением были не печати в паспорте и не счастливое будущее, а всего лишь связка ключей от квартиры, которую он снимает. Туда я теперь могу явиться в любое время, навестить его и кошку.
Он непредсказуем и загадочен. Траектория его жизни напоминает то американские горки, то беспорядочные движения одинокого атома в безвоздушной пространстве космоса. И он заражает меня тем же ощущением жизни, тем же движением. И все же этот человек хороший. А еще он – художник. Наверное, я нужна и могу что-то дать ему. На все это Фил возражает:
– Представь, в вагон вереницей заходят нищие: «Сами мы не местные… Нас сорок три семьи на таком-то вокзале, все хотим кушать, деньги у нас украли». Ты что, поможешь всем подряд?
– Нет, обычно я даю деньги тем, кто, на мой взгляд, больше всего в них нуждается, а именно: калекам и музыкантам из переходов, играющих на аккордеонах, саксофонах, флейтах, а так же на гитарах. Или же просто людям, которые поют песни, наполняя музыкой и звуками бесцветные, душные, пахнущие усталостью, мочой и падалью трубопроводы метро.