Хороший мальчик. Строптивая девочка
Шрифт:
Мама пришла в себя уже под утро. Мы с отцом здорово так встрепенулись, даже на ноги подскочили, когда врач, вышедший из реанимационного отделения сообщил нам об этом. Вот так оно и бывает. Ты сидишь часами и чего-то ждёшь… а потом в итоге оказываешься совершенно к этому не готов. Я и облегчение толком-то не ощутил, настолько у меня нервы натянулись. Папа тоже выглядел немногим лучше. Заросший щетиной и с растрёпанной шевелюрой он смотрел на доктора с ошарашенным видом, и на автомате кивал головой.
— Мы можем её увидеть? — первым пришёл он в себя.
— Не положено, — заартачился врач.
Папа кратко кивнул, а потом повернулся ко мне:
— Иди.
Я не сразу понял, что он имел в виду.
— А ты?
— А я потом. Иди. А то, ты ж мне всю плешь в итоге проешь, — пытается отшутиться он. Но юмора в его голосе ровным счётом ноль, да и особой уверенности в принятом решении я у него тоже не вижу. Но папа готов пойти на эту… жертву ради меня. И мне опять становится тошно от волнения.
— Ну? — нетерпеливо уточняет врач. И я делаю шаг к нему на встречу.
— Передай, что мы её любим, — не своим голосом просит отец мне в спину. А я не знаю, что вообще можно на это ответить. Делаю ещё пару шагов к двери и стопорюсь.
Где-то там лежит моя мама. Родная. Единственная. Живая… И я понимаю почему не могу никак расслабиться, потому что я всё ещё не увидел её, не коснулся её руки, не заглянул в её глаза, которые видят и знают всё. Но ещё я понимаю совершенно другую вещь. Что где-то там, в глубине коридора ждут совсем не меня. Нет, мне тоже обрадуются, вымученно улыбнутся и даже попытаются погладить по голове, если силы позволят. Но там ждут совсем не меня. А отца. И не потому что меня любят меньше. Нет, меня любят иначе, по-другому, но так же сильно. Сейчас главное другое. Это их история. Двух Сашек. И тут отец не прав, эта история началась не с меня, а с них самих… И не мне её оканчивать.
Врач хмурится, ожидая, когда же я решусь. Разворачиваюсь обратно и киваю отцу, повторяя его же слова:
— Иди. И передай ей, что мы её очень любим.
Утром приехали Рома с бабушкой и дружно отправили нас с отцом домой. Мы порывались остаться, но перед бабушкой в сочетании с Романом оказались просто бессильными.
Несмотря на то, что папина машина ждала нас на стоянке, заказали такси, садиться за руль никто не рискнул. Отец был загадочным и задумчивым — визит к маме всколыхнул в нём неясные мне эмоции, которые он пояснил кратким: «Воспоминания». Я старался не трогать его, беспрерывно поглядывая на часы, в Москве всё ещё было до неприличия рано, чтобы звонить Вере. А меня прям жгло. За эту ночь я пережил столько, что мне просто было необходимо поделиться с кем-то.
В итоге я не смог придумать ничего умнее, чем написать пробное: «А у меня брат родился».
Ответ пришёл почти моментально.
«Брат? А ты мне ничего сказать не хочешь?»
Стало неудобно. Ну да, я же не говорил ей ничего об этом.
«Прости».
«Чернов, если ты ещё раз выставишь мне претензию о моём молчание, обещаю, что до конца дней с Бонифацием будешь гулять исключительно сам!»
Улыбка вырвалась сама по себе. И пока я набирал сообщение о том, что готов понести любое наказание, Вера успела опередить меня:
«Как мама?»
«Ещё
Меня так к ней и не пустили, но отец, пробывшей с ней мучительно короткое время, клялся, что всё будет хорошо. И я был склонен верить ему, потому что это был единственный вариант развития событий, который нас устраивал. Успокоился ли я? Не знаю. Я же с ней так и не увиделся, но ориентировался на отца, который не то что бы расслабился, но, по крайней мере, хоть немного просветлел. Да и домой бы он себя вряд ли разрешил отправить, если бы хоть немного сомневался в безопасности мамы и Никиты.
«Так и будет» — заверяет меня Вера.
«Знаю»
А дальше между нами повисает неловкая пауза, которая осязаема даже через тысячи километров. В итоге я сдаюсь первым.
«Я скучаю».
Вера могла отделаться банальным: «Я тоже», и я был бы уже счастлив. Но лёгкие пути не для неё.
«Чем докажешь?», — издевается она надо мной.
Я даже довольно ухмыляюсь, но бессонная ночь даёт свои огрехи, поэтому в голову не идёт ничего хорошего, кроме странного:
«Усы, лапы и хвост — вот мои документы».
Чувствую неловкость и сам недоумеваю, когда же успел начать смущаться перед Верой. Не бояться, не стыдиться… а именно смущаться. Боже мой, какое же это забытое чувство. И почему именно сейчас? После всего того, что уже было между нами? Да мы даже в постели данный этап прошли молниеносно, будто и не было его.
Впрочем, Вера не оставляет мне особых шансов на размышление.
«Хочу…»
«Что именно?» — затаил я дыхание.
«Всё хочу… и усы, и лапы, и хвост, и документы… при условии, что ты к ним прилагаешься».
И мои губы растягиваются в ещё большей улыбке, и я ничего не могу с этим поделать.
Мама с малявкой пролежали в больнице почти две недели. Правда, их достаточно быстро поместили в одну палату, и мы всем семейством в разных вариациях каждый день ездили туда. Должно быть, папа нажал на все возможный кнопки, потому что нас пускали, но при этом скрипели зумами и возмущались, когда же мы уже кончимся все. А мы не кончались, правда, старались не наглеть, и приезжали не всей толпой, а по два-три человека. Папа, разрывающийся между больницей и работой, в итоге получил нагоняй от матери, что бросил детей на произвол судьбы. А дети, то есть мы, лишь лукаво улыбались, ибо знали, что в отсутствие обоих родителей полностью переехали на бабушкины харчи. Причём, обе бабули настолько усердно расстарались, что уже к концу первой недели я понял, что мои джинсы стали с трудом застёгиваться.
И вот, когда настал день Икс, и мама с Никитой наконец-то оказались дома, мы вдруг все вместе поймали себя на мысли, что не знаем, что делать. Вернее, родители-то знали и вели себя вполне спокойно, а вот мы впадали в крайности. Например, начинали паниковать из-за любого писка малявки, а пищал он к слову часто, либо же пытались ходить на цыпочках и не дышать, когда он спал. Насмотревшись на нас, мама объявила, что пора сокращать количество невротиков в нашем доме. Я с Дамиром и Ромой уже принялись образно паковать чемоданы, когда случилось неожиданность.