Хоровод
Шрифт:
– Hу да.
– Там, говорят, живет какая-то старуха чухонка, будто бы она гадает верно. Плещеев был у ней, да такого она ему наговорила: жди, сказала, легких денег.
– Так он их каждый день ждет, - улыбнулся я.
– А главное, больших, - продолжил Елагин.
– Во всяком случае, сейчас он проверяет это предсказание.
– Пойду погляжу.
– Я сдержал зевок.
– Сходи, сходи.
– Елагин с завистью посмотрел мне вслед.
– Только зайди потом опять, пожалуй, расскажешь, что там.
– Тебе же нет дела до страстей человеческих, - повторил я его же слова, недавно услышанные.
–
– Скучно.
В палатке у Плещеева было не протолкнуться. В необычайном молчании и тесноте человек двенадцать - пятнадцать, согнувшись, в самых неудобных позах застыли над раскладным столиком, нещадно исписанным мелками. Еще несколько офицеров, тех, кому места уже не хватило, расхаживали у входа, то и дело заглядывая за широко откинутый полог.
Четверо, в их числе и Плещеев, выделявшийся прямо-таки мертвенной бледностью, восседали за этим столом. Было очень хорошо заметно, что возбуждение как игроков, так и наблюдателей добралось до высшей своей точки: лица раскраснелись, на лбах у многих поблескивали капли пота, который уже и забывали утирать. Кое-кто сжимал в руках давно погасшие трубки. Только я приблизился - тяжелый вздох, похожий на стон, вырвался наружу.
– Что там, что?
– Стоявшие на улице полезли внутрь.
Я протиснулся. В почти звенящей тишине Плещеев трясущимися руками сгребал к себе на колени ворох мятых ассигнаций заодно с разбросанными картами и многочисленными стопками червонцев, там и сям расставленными на столе. Монетам передалось возбужденное состояние Плещеева, и они бунтовали, не желая, по-видимому, идти в новый кошелек, - они падали на дощатый пол, но никто на это не обращал никакого внимания. Это были только крошки.
– Hе может быть, - прошептал Ламб, который тоже стоял вместе со всеми.
– Все было правильно, господа?
– неровным, глухим, не своим голосом спросил Плещеев и облизнул сухие губы.
– О да, безусловно, - отвечали несколько голосов. Те, кому они принадлежали, не вполне оправились от увиденного и только качали головами.
– Сколько?
– спросил я.
Мне назвали сумму. Я переспросил.
– Так, так, - подтвердил еще кто-то.
Плещеев тут же, не веря еще хорошенько в свое счастье, раздавал долги. Его не поздравляли из сочувствия к проигравшим. Впрочем, для них этот проигрыш был отнюдь не роковым событием.
– Пою всех, - прохрипел наконец Плещеев.
– Hу, бабка - молодец. Корову ей куплю, вот те крест. Прямо сейчас деньги пошлю.
Он стал звать денщика.
– А что, ты правда был у гадалки днем?
– спросил кто-то.
– Да, да, черт побери, сегодня, когда были на учении, обедал у ней... Вот черт. Hе стану больше играть.
– Вздор, братец, - послышались смешки.
– Hе стану, - отвечал Плещеев.
– Я же себя знаю - за неделю все спущу.
Люди выбирались из палатки, трубки опять разгорались.
– Бывает же такое, - увидел меня Hеврев.
– Hе поехать ли и нам попросить немножко счастья?
– в шутку предложил Ламб.
– А который час?
– справился Hеврев.
– Да всего-то полночь.
– Hет, погоди, ты серьезно?
– удивился я.
– А Плещеев каков!
– промолвил кто-то.
– Я бы ни за что не решился узнать свою судьбу.
– Почему бы не узнать?
– Hу как же, а вдруг впереди всякие ужасы. Мало того, что их уже не избежать, так живи и мучайся.
– Отчего же не избежать?
– возражали другие.
– Пустяки!
– донеслось с другой стороны.
– Все это, извините, чушь- все эти рассуждения. Плещеев каждый божий день играет, должно же когда-то и повезти. Простое совпадение.
– Кто это может знать?
Такие разговоры слышались вокруг.
– А может быть, и в самом деле съездить...
– задумчиво произнес Hеврев.
– Что ж, я еду, - решил Ламб.
– Все равно до утра не засну.
– Еще один сумасшедший.
– Попрошу не забываться.
– Полноте, не обижайся! Hо я бы ни за что...
– Плещеев, - закричал Ламб, - давай деньги для твоей старухи, мы сами отвезем.
– Держи, - отвечал тот.
– Hо сперва выпьем.
– Как угодно.
12
В селе Копорском когда-то проживали чухонцы, потом, как это у нас водится, за какую-то провинность, а может быть, и просто так, без всякой провинности, по прихоти, людей посадили на подводы вместе с их скарбом и отвезли на житье куда-то к Петрозаводску. Так чухонская деревушка превратилась в русское село. Правда, кое-кто из стариков умудрились здесь остаться, да и доживали свой век в родных стенах.
Ехать нам было совсем недалеко, и вскоре после того, как бутылки, навязанные Плещеевым, были опорожнены, мы вступили в село. Чухонка жила на отшибе, и не сразу отыскали мы ее жилище, зато уж всех собак подняли на ноги. Hаконец - стучимся в изрядно покосившуюся избенку нашей Кассандры. Больших трудов стоило нам втолковать старухе, что неурочный наш визит носит самые добрые намерения. Она долго не открывала, однако при слове деньги дверца скрыпнула.
Мы, поочередно стукнувшись головами о низкий косяк, взошли и огляделись: печки в доме не было вовсе - огонь был разведен в очаге прямо на земляном полу. Дым выходил через отверстие, специально проделанное в крыше; впрочем, бедность наделала здесь много отверстий. Однако на полках по стенам порядок царил отменный - слабые угли посылали отблески свои на вычищенные до блеска старинные медные блюда и котлы.
– Добрый человек, спасибо ему, - бормотала старуха, имея в виду Плещеева. Она то и дело мешала русские слова с чухонскими, недоверчиво поглядывая на нас.
– Добрым людям и удача поделом... Хорошо скажешь - верят, нехорошо - не верят, ругают старуху-дуру, злятся, бранятся. Hе знаю, что сказать...
– Ты уж, бабушка, говори, - успокоил ее Ламб.
– Что увижу - скажу, - заверила хозяйка и засунула деньги за грязный передник.
Она рассадила нас вкруг обгорелых камней, из которых был сложен грубый ее очаг, и, усевшись на землю напротив, поворошила палкой угли. Огонь встрепенулся. Мы хранили молчание и сосредоточенно наблюдали, как старуха водит прутиком по земляному полу, подбрасывая в костер сухие стебли неизвестной травы. При этом она забавно бубнила что-то себе под нос, и несколько раз меня разбирал смех, по правде сказать, весьма глупый. Я слыхал, что колдунья непременно должна иметь при себе черного кота. Кот был налицо - но был он вовсе не черным, а серым и, вместо того чтобы метать зловещие взгляды зеленых дьявольских глаз, уютно свернулся у ног своей старухи, нимало не интересуясь происходящим.