Хосров и Ширин
Шрифт:
Как бы железа — див иль словно ведьма — руты.
Он рад беде, хоть взят печалью за полу:
Рад запустенью клад, забившийся во мглу.
Страдал он, снадобья от ярых мук не зная,
Как разомкнуть навек страданий круг, не зная.
И страстотерпец был безмерно одинок.
Был мир его друзей и спутников далек.
Страсть, сжав его в руках, в него впивалась взглядом.
И забывал Ферхад, что связан
Он чашу бед своих направил бы к Ширин.
Да кто б отнес ее к Прекрасной? Он один.
И прячась и смущен хмельной любви загадкой,
Слова сладчайшие слагает он о Сладкой.
И, сердцеогненный и опьяненный, мнит,
Что сердце каждого подобный жар таит.
Тот, чей замучен дух пыланьем, полагает,
Что вся подлунная в пыланьях полыхает.
Лишь имя Сладостной всплывет в его мечтах, —
Упав, стократно он земной целует прах.
К ней обращая лик, не ведая надежды,
Он душу разрывал, как рвут свои одежды.
Как неуемный конь, Ферхад снует вокруг,
И каждый дикий зверь для страждущего — друг.
Из шири, из силка для всех с пронзенным сердцем,
Шли звери, чтобы грусть делить со страстотерпцем.
Зверь землю подметал, другой — страдальцу смог
Для сна постлать траву, иной лежал у ног.
Ферхад с газелями делил уединенье,
А то с онаграми текли его мгновенья.
Он лани видел плач, свои с ней слезы слив.
Порой расчесывал он космы львиных грив.
Он жизни не берег, он был пресыщен миром,
Несчастье вкруг него тугим крутилось виром.
И радость, что могла б томление спугнуть,
Он гневно прогонял, храня свой скорбный путь.
И к горю, дружному с его стремленьем страстным,
Спешил он, как спешат, скача с конем запасным.
Он лика своего слезами мыл сафьян.
Он мнил: Сухейля свет глазам печальным дан.
Не спал он, хоть и вся спала вокруг природа.
Ведь если друга ждут, не преграждают входа.
Душа отвергла кладь, что называлась «я».
Он жил, чужую кладь в дому своем тая.
Он сбросить навсегда свое хотел бы тело,
И в теле друга быть — душа его хотела.
Но в клетке сломанной уж места птице нет.
Царь вышел воевать, огней в столице нет.
Так волю с волею иной связал он туго,
Что отличить не мог двух слитых друг от друга.
Он,
Лишь видел череду благих иль злых примет.
Вес образы вокруг он видел, как задачу,
И в них искал примет, вещающих удачу.
Но каждый любящий отвергнет знак дурной
Иль предназначит зло он для души иной.
И образ, будь он плох иль будь он сладок небу,
Пригодным сделает себе он на потребу.
Он к замку подходил в неделю только раз,
От замка Сладостной не отрывая глаз.
И вновь стремился он в спасительные степи,
Вновь славя давшую мучительные цепи.
И к млечному пруду в ночах, издалека
Он брел, что лань, и пил немного молока.
И нету для него иных желаний в мире…
Лишь этот водоем пред ним в подлунной шири.
И, не смыкая глаз, во тьме бродил он тут,
Где расположен был им выложенный пруд.
Стал сопричастен мир его любовным ранам:
Об одержимом весть раскинулась по странам.
Хосров узнает о любви Ферхада
И передал царю один из царских слуг
То, что сказал ему его ближайший друг.
Он слышал, что Ферхад, рыдающий в пустыне,
Лишь о себе весь мир твердить заставил ныне,
Что устремления любовного напасть
В пустыню бедняка заставила попасть.
От страсти к красоте, что всем сжигает очи,
Стеная, бродит он во мраке долгой ночи.
Он говорит: «Душа из-за Ширин больна!»
И речь его громка, и всем она слышна.
Ни стрелы, ни мечи, разящие с размаха,
Ни старцы, ни юнцы в нем не рождают страха.
Но знаю: лишь душой привязан он к Луне,
Лишь слухом о красе довольствуясь вполне.
Серебротелую всечасно поминая,
Про самого себя не помнит он, стеная.
В неделю раз он к ней приходит в замок; есть
Ему услада в том: о ней услышит весть.
Едва лишь внял Хосров нежданному рассказу,
К грабительнице душ страсть возрастает сразу.
В соревновании бойцы отважней бьют,
Два соловья нежней над розою поют.
Коль двое второпях становятся у, лавки,
Ты должен от купца ждать на товар надбавки.
Хосрова сердцу вновь ристалище дано: