Хождение по катынским мифам
Шрифт:
Во внешней политике «независимой Польши» наступил период «двух врагов» — Германии и России. Так, во всяком случае, считали её руководители, которые из-за недальновидности и завышенных амбиций не учли одного обстоятельства.
Согласно положениям Версальского договора Польша была воссоздана в том числе и за счет территорий Пруссии, Австрии и Германии, а потом и Советской России с частью земель Украины и Белоруссии. Таким образом, она себя сразу посадила на пороховую бочку, которая могла в любое время взорваться. Не хватало только бикфордова шнура
Но они вскоре нашлись. Случилось то, что должно было случиться…
Несмотря на явно демонстративный антисоветский характер довоенной Варшавы и её буквально бульварно-панельное заигрывание с западным соседом по имени — Берлин, кавалер проигнорировал приставания дамы сомнительного качества с позиций расовой теории.
Отношение нацистов к полякам, как ветви славянства, которое они считали «недочеловеками», хорошо продемонстрировал гитлеровский разведчик Вальтер Шелленберг в книге «Лабиринт».
Он писал, что в 1940 году намеревался жениться во второй раз и как член СС был обязан представить «аненпапир», или удостоверение о расовой родословной. При этом он обнаружил, что мать его невесты была полькой. Это должно было затруднить получение официального разрешения на брак, так как Шелленберг слишком хорошо знал, как в то время руководство нацистской партии относилось к Польше и полякам. Их не признавали за людей.
Но шеф СС по непонятным причинам смилостивился. «Через четыре дня, — пишет Шелленберг, — я получил копию приказа Гиммлера главному управлению по делам поселений и расы («Рассеунд Зидлунгсхауптамт»), в котором содержалось официальное разрешение на мой брак».
Эта «помощь» в его женитьбе была исключением из правил.
Но вернемся к теме. В скором времени германский солдат вторгнется уже в качестве оккупанта в Польшу. Но это случится несколько позже, а пока только что поляки завершили успешные для себя, но жесткие для Советской России переговоры в Риге. Однако «ясновельможным панам» всё время хотелось чего-то большего — аппетит разгорался во время «переговорной еды».
Руководителям Польши казалось, что их страна скоро сделается дирижером не только в Восточной, но и в Центральной Европе. Вообще её внешнеполитический вектор в начале 20-х годов был направлен на создание военно-политического союза в этом регионе под своим руководством.
Лях, эк, куда метнул, — говорили в политических кругах европейских стран.
Замысел этой явной глупости состоял из идеи, как полагали польские «политические стратеги», с одной стороны, создать рычаг давления на Советскую Россию, а с другой — повлиять на Англию и Францию таким образом, чтобы Польше был предоставлен статус великой державы.
18 августа 1939 года польский посол в Париже Юлиуш Лукасевич в беседе с министром иностранных дел Франции Жоржем Бонне заносчиво заявил, что «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии, в первые же дни войны».
Как отмечал в своей книге американский исследователь Хенсон Болдуин, в годы войны,
«Они (он имел в виду поляков. — Авт.) были горды и слишком самоуверенны, живя прошлым. Многие польские солдаты, пропитанные военным духом своего народа и своей традиционной ненавистью к немцам, говорили и мечтали о «марше на Берлин». Их надежды хорошо отражают слова одной из песен:
…одетые в сталь и броню, Ведомые Рыдзом-Смиглы, Мы маршем пойдем на Рейн…»Видимо, недаром другой американский автор, известный журналист Уильям Ширер, изучавший реалии польской жизни в течение трех десятков лет, прокомментировал предоставление английских гарантий Польше следующим образом:
«Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нём соблюдаются правила безопасности, однако застраховать завод, полных сумасшедших, — намного опасно».
Думается, он это говорил не обо всём народе и не обо всём обществе, а о бездарной чиновничьей верхушке Польши.
В то же время Варшава надеялась получить репарации от Германии, страны хотя и ослабленной войной, но имевшей ещё кое-что в своих закромах. Однако усиления Польши как основного поршня для давления на Россию не желала Великобритания, пытавшая толкнуть «немецкий бронепоезд» на восток. Она знала, что Версальский мирный договор недолговечен и Германия скоро «надует щеки и напряжет мускулы».
Появилось такое понятие, как «вооруженный мир», рожденное когда-то словами немецкого поэта Фридриха Логау после окончания Тридцатилетней войны:
«Война сняла с себя латы, мир надел их на себя. Мы знаем, что учиняет война, кто знает, на что способен мир?»
Польша чувствовала в Германии теперь и своего соперника, которого не очень— то боялась и даже несколько хорохорилась за спиной своих защитниц — Франции и Англии. Но это был опасный мир, потому что становился до зубов вооруженным.
И всё же в головы шляхетской знати проникала непреложная политическая истина — испокон веков раненого соперника добивали, боясь отпускать живым. Но это умозаключение было далеко от реальности, хотя «добивать» германского зверя Польша надеялась сообща.
Легко было построить прожекты в голове, а потом перенести на бумаги, но забыли, как говорится, про овраги, а по ним ходить.
И вот «вооруженный мир» Берлина пополз в сторону Варшавы. В январе 1925 года Германия осмелилась и предложила Англии и Франции гарантировать свои границы на западе, а Польше — вернуть Поморье, но при этом ей предоставлялось право торговли в портах Балтийского моря и одна железная дорога к ним.
В этих условиях Польша обратилась за поддержкой к Англии и Франции, но они проигнорировали её просьбы, как это неоднократно делали в прошлом и сделают ещё не раз в будущем.