Хождение по трупам
Шрифт:
— Надеюсь никогда вас не увидеть, мистер Крайтон, — поворачиваюсь к нему спиной, чтобы не прочитать в его глазах сказанную про себя фразу: “Не надейтесь…”
— Все прекрасно! Тебя выпустили под залог — всего двести тысяч долларов, совсем немного. Они боятся признать, что ты невиновна — я же разорву их на части, этого Крайтона у меня на Аляску переведут до конца дней. Ты знаешь, кстати, что ФБР может отправить провинившегося сотрудника в любую дыру — и он там будет торчать до конца дней? Они как рабы в этом ФБР, никаких прав. Ужас! Неудивительно,
— Подожди, Эд, — перебиваю его, устав от болтовни, в которую можно вклиниться только грубо и зримо. — Под залог? Так выходит, я все еще подозреваемая?
— Ну, это мелочь — вопрос нескольких дней! Я и мой коллега — тот специалист по уголовным делам, Дэн, — я тебе говорил, надо будет, кстати, заплатить ему за работу, он представит мне счет, — так вот, мы с Дэном не оставим от их подозрений камня на камне. А потом начнем процесс — Оливия Лански против Соединенных Штатов Америки. Как тебе?
Я знаю, здесь все процессы против государства и его структур называются вот так вот громко. Только мне это на хрен не надо. На самом деле тут все по-другому: тут Соединенные Штаты против меня, и все шансы на победу — у них. Достаточно сделать запрос в Москву относительно моей личности, и у них подозрений будет куда больше. Москва ответит, что никакой Оливии Лански не существует и не существовало, и начнутся выяснения, а в конце концов всплывет, что Оливия Лански есть убитая 1 января 1995 года Ольга Сергеева, гражданская жена погибшего годом раньше криминального авторитета Вадима Ланского, ну и, естественно, деньги, переведенные в Штаты Вадимом Ланским, будут объявлены мафиозными, а значит, мафиозна и его жена, и ее деятельность в Голливуде, и все такое. И еще всплывет, что проживавший с ней Юджин Кан не кто иной, как еще один криминальный авторитет, Гена Кореец, отсидевший приличный срок за убийство.
И все начнется сначала, только тогда уже никакое чудо не поможет. Потому что с этими фактами им будет легче меня обвинить в том, что именно мы с Корейцем организовали убийство Яши Цейтлина, давнего и очень близкого друга моего покойного мужа, вложившего деньги в наш фильм и перед смертью завещавшего нам с Корейцем все свое немалое состояние. Они ведь в этом меня и обвиняли, а между тем ни мне, ни Корейцу Яша ничего о своих планах не сообщал и завещание, как оказалось, написал за три дня до смерти, почувствовав в визите незнакомца смертельную опасность. И не ошибся: вслед за появлением незнакомца, потребовавшего вернуть пятьдесят миллионов долларов, на которые мы втроем кинули покойного московского банкира Кронина, пришли киллеры, уже зная, что деньги не у Яши, а у меня.
Так что обвинение, с самого начала бывшее бредом, теперь в глазах ФБР обретет почву. А если они еще узнают всю историю с мистером Крониным — тогда все…
Мы стоим в пробке, напоминающей компьютерную игру “Тетрис”, суть которой заключается в том, чтобы максимально компактно уложить беспорядочно падающие сверху фигурки. Эд, сосредоточившись на дороге, перекрыл свою словесную реку временной плотиной, и я наслаждаюсь минутами тишины, зная о том, что когда пробка рассосется, плотину прорвет вновь и потоку красноречия не будет конца — и спасения от него тоже не будет.
Поглядываю искоса на него. Дерганые движения, как будто он развлекается с игральным автоматом: газ, тормоз, опять газ, переключает на руле скорости, открывает окно, высовывая локоть, а потом и голову, пытаясь посмотреть вперед, словно ему так не видно. Как он водит машину — кошмар! С тех пор как сама начала водить, не очень хорошо себя чувствую, если в бездействии сижу рядом с водителем, потому что расслабиться полностью все равно сложно.
— У тебя нет сегодняшней газеты, Эд?
— Тебя что-то интересует, Олли?
— Да нет, просто не видела газет десять дней, отстала от жизни, — отвечаю осторожно.
— Вот уж не знал, что ты читаешь газеты, — удивляется он. — Сейчас съедем с трассы, я приторможу и дам тебе ее. Я сам не успел прочитать, потому и прихватил с собой. Вчера уже все было ясно с твоим освобождением, и деньги внесены, но все решилось уже поздно вечером, а мне еще надо было убедиться, что этот факинг Крайтон выполнил то, на чем я настаивал, и извинился перед тобой. За такие вещи его точно надо загнать на Аляску! Тупица! Безответственный кретин!
Вот я и сама спровоцировала прорыв плотины и теперь вынуждена слушать его обличительные монологи о Крайтоне и хвалебные отзывы о себе самом.
Хоть он и радуется — пытается меня убедить в собственном могуществе, и, как всегда, создает себе рекламу, расписывая свои подвиги, — но будь у ФБР в распоряжении только один из тех фактов, о которых я говорила, — и все, ни хрена он бы не стал делать, стух бы сразу. Внешне сохранял бы уверенность — подключал бы именитые адвокатские конторы, которые бы тянули с меня по двести долларов за час работы, — но заранее знал бы, что дело проиграно. Русская, да еще и связанная каким-то образом с мафией и мафиозными деньгами, да к тому же русская, внедрившаяся в Голливуд, — тут шансов никаких.
Какое счастье, что эти идиоты не догадались сделать обыск у меня в доме. Конечно, я очень рассчитывала на то, что самый секретный сейф они сразу и не найдут, но им бы хватило не слишком далеко спрятанных десяти порций кокаина, которого купила по моей просьбе Стэйси, моя любовница. И что бы я объяснила по этому поводу — что была тогда в депрессии, потому что моей жизни угрожал вымогавший из меня пятьдесят миллионов русский вор в законе из Нью-Йорка?
— Может быть, я сама достану газету, Эд?
— Ну конечно, Олли, она в кейсе, на заднем сиденье.
“Не торопись, — говорю себе. — Не проявляй нетерпение, не наталкивай его на ненужные мысли”. Здесь как-то не принято открывать чужой кейс, дабы извлечь из него газету, даже если жутко хочется найти в ней нечто очень важное. Даже если владелец кейса рядом и как бы не возражает против того, чтобы ты это сделала. Кейс — его частная собственность, и, если я к нему притронусь, он это запомнит — и потом может кое-что сопоставить.
— Да ладно, это может подождать. В конце концов, я и вправду не такой уж любитель газет, — произношу с деланным безразличием. — Просто боялась, что может появиться в прессе информация о моем аресте. Моей работе это очень повредило бы.