Хождение по трупам

…И снова ночь — и я снова в гостиной: сижу в кресле у окна и смотрю в темноту. И такое ощущение, словно я все сижу и сижу в одной позе и в одном месте. И говорю с тобой, а за окном сменяют друг друга времена года, пейзажи, города и страны. Вот и сейчас за ним уже не Лос-Анджелес, не высоченные заборы, отделяющие роскошные особняки миллионеров в Бель Эйр друг от друга, а большое пустое поле и силуэты домиков где-то вдали. Я в Канаде — провинция Квебек, город Монреаль, непрестижный район Репентиньи.

И учти — два с половиной месяца прошло с момента нашего последнего разговора. Тогда было 31 января и сидела я в камере лос-анджелесской

тюрьмы предварительного заключения, а сейчас середина апреля, и столько всего произошло за это время! Жизнь моя, как всегда, была бурной и полной всяческих событий. Сам знаешь, что бывшая твоя жена живет весело. Взлеты и падения, смерти близких и чужих, покушения на нее и ее покушения на других, секс с мужчинами и женщинами, скандалы и аресты — не соскучишься.

А теперь, надеюсь, все это кончилось. Устала я от такой жизни, хотя мне всего 23 года, уже устала смертельно. Устала прятаться, хитрить, и строить планы, и ходить по трупам потом. Да, тот, последний этап моей американской жизни — с последнего нашего разговора до бегства оттуда менее чем через два месяца, — это и было самое настоящее хождение по трупам. И я устала ходить по трупам не потому, что боюсь, что кто-нибудь когда-нибудь так же равнодушно пройдет по моему, — просто устала.

И надеюсь остаток своих дней провести тихо и мирно в этом тихом пригороде — и есть, и спать, и выпивать, и курить сигары, и заниматься любовью, и читать. Не надо мне никаких Голливудов, вечеринок, славы и знаменитостей вокруг: у каждой медали две стороны, и там, где есть взлет, обязательно будет и падение. И неважно, что за этим падением должен опять последовать взлет, что на смену несчастью придет счастье, что так всё и будет чередоваться.

Хватит, не хочу. Хочу тишины и покоя, и сидения у окна или у камина, и прогулок, и редких вылазок в центр города. Хочу жить так, как живу сейчас — внешне неброско и относительно скромно, не козыряя богатством, имея небольшой хороший домик в непрестижном пригороде, разъезжая на смешном японском джипе “Тойота Рав 4”, изредка покупая дорогие вещи в бутиках, в небольшом количестве и в разных магазинах. И престижные драгоценности мои лежат дома в сейфе, а ношу я самые на первый взгляд обычные и простые. Только ювелир поймет, что скрывается за этой простотой. И никаких элитных ресторанов и ночных клубов, никакого бизнеса и тусовок — и я уже не голливудский продюсер Оливия Лански, но обычная гражданка Канады Линда Хоун, живущая обеспеченно, но тихо и не желающая обращать на себя внимания. Не из опасений — не хочется. Хватит!

Еще несколько месяцев назад я была убеждена, что нельзя выйти из игры, в которую попала случайно, сама того не желая, и что навечно обречена крутиться на взбесившейся карусели, в которой лошади периодически сбрасывают и топчут седоков, которая никогда не останавливается, потому что на места выбывших все равно приходят новые, на ходу запрыгивая в опустевшие седла. Слишком ярко раскрашена эта карусель, слишком высоки ставки, слишком заманчивы выигрыш и успех. Только вот достаются они немногим, и немногие из счастливчиков проживают достаточно долго, чтобы успеть своим успехом насладиться, — но каждый вновь прибывший верит в то, что уж он-то и выиграет все, и проживет сто лет, и умрет от старости, а то и обретет неуязвимость и бессмертие.

Неплохо бы, да только так не бывает. И могилы очень везучих игроков на Ваганьковском, Донском и прочих московских и немосковских кладбищах — тому подтверждением. Но вновь прибывшие и большинство из старых участников стараются не думать, не видеть и не слышать.

А я чужая была на этой карусели, человек со стороны, потому и видела, и слышала, и думала. И когда она притормозила на мгновение, тут же слезла с нее. Вот уже два месяца карусель крутится без меня, и я надеюсь, что она не замечает моего отсутствия, и очень верю в то, что она за мной не придет. И не заржут под окном деревянные лошади, нетерпеливо постукивая копытами, напоминая, что мне пора обратно, что мое место там, что мне предназначено сделать еще какое-то количество кругов и только тогда я смогу обрести свободу. Вместе со смертью, разумеется.

Она, эта карусель, как казино. Привыкло всех затягивать и никогда не проигрывает, разве только на миг, пока выигравший не спустил выигрыш, а с ним — все что у него есть и не влез по уши в долги: он ведь верит, что фортуна снова повернется к нему лицом, и не слышит язвительного смеха. А если находится редкий счастливчик, выигравший крупную сумму и достаточно умный, чтобы решить уйти со своим выигрышем и никогда не возвращаться, оно, подобно отелю “Калифорния” из одноименной песни “Иглз”, захлопывает перед уходящим все окна и двери. И поет ему издевательски последнюю строчку: but you can never leave… — что означает по-русски:

“Ты никогда не сможешь уйти”…

— Приношу вам свои извинения, мисс Лански…

— Ну что я говорил, Олли?! Что я тебе говорил?!

Перевожу взгляд со своего адвоката на директора лос-анджелесского отделения ФБР и, признаться, ничего не понимаю. Неудивительно: всю ночь не спала, только под утро задремала, а ровно в девять выдернули из камеры, еле успела накраситься, благо пока, в тюрьме предварительного заключения, все, что мне надо, было при мне.

— Ты свободна, Олли! Они признали, что не имели права прослушивать разговоры, что твой арест был ошибкой. Ты свободна!

Я свободна? Я, которой грозило минимум восемь лет, а в худшем случае восемьдесят восемь?

Недоуменно смотрю на Крайтона — в его жирную самоуверенную рожу, кислую, недовольную и якобы извиняющуюся. Но в маленьких глазках, запутавшихся в складках жира — он вообще похож на шарпея, толстый и кожи у него в два раза больше, чем нужно, — вижу другое. Я вижу в них, что он меня ненавидит за то, что я выскользнула, на время сочтена невиновной, и он постарается меня засадить. Очень постарается — нет у него выбора. Теперь или шумный процесс, и повышение, и слава — или весьма неприятные проблемы, связанные с незаконным задержанием голливудского продюсера, прослушиванием телефонных разговоров и прочими очень серьезными ошибками. А значит, для меня это временная передышка, которую даровало чудо, но никак не спасение и не конец неприятностям.

— Мне было очень хорошо у вас, мистер Крайтон, — не удерживаюсь от укола, хотя пусть радуется, что не хамлю. — Искренне желаю вам самому испытать на себе гостеприимство ФБР. Я, по крайней мере, сделаю для этого все возможное…

Адвокат дергает меня за рукав, а я смотрю со всем презрением, на которое способна, в эти жирные глазки, показывая ему, какое же он ничтожество. И кажется, что он съеживается вдруг, становится ниже ростом, превращается в того поганого пигмея, которым и должен быть. Или это я вырастаю?