Хождение за три мира
Шрифт:
У меня противно задрожали колени.
– Ты что так смотришь? – спросила она.
Я продолжал молча оглядывать комнату. Как и все здесь, она была та и не та. Похожа и не похожа. Или, может быть, я просто забыл.
– Чья это комната, Лена?
– Галкина, конечно. Странные вопросы ты задаешь, Сережка. Разве ты не был здесь?
Я с трудом проглотил слюну. Сейчас я задам ей еще один странный вопрос:
– Разве она… не переехала?
Лена взглянула на меня как-то испуганно, даже отстранилась немножко, словно я сказал
– Вы разве не встречаетесь?
– Почему? – неопределенно ответил я. – Встречаемся.
– Когда ты ее видел в последний раз?
Я засмеялся и брякнул:
– Сегодня утром. За завтраком.
И тут же пожалел о сказанном.
– Не лги. Зачем ты лжешь? Она со вчерашнего дня в институте. И ночью работала. Еще не возвращалась.
– Уж и пошутить нельзя, – глупо сказал я, понимая, что все больше и больше запутываюсь.
– Странные шутки.
– Может быть, мы о разных людях говорим? – попробовал я исправить положение.
Она даже не рассердилась, только нахмурилась, как врач, который видит, но еще не понимает симптомы наблюдаемой им болезни.
– Я говорю о Гале Новосельцевой.
– Почему Новосельцевой? – удивился я.
На меня смотрели холодные, профессионально заинтересованные глаза врача.
– Ты потерял память, Сережа. Они расписались еще в начале войны. Что с тобой?
– Ничего, – пробормотал я, вытирая вспотевший лоб. – Я только думал…
– Почему я здесь, у разлучницы, да? – засмеялась она, на какое-то мгновение утратив выражение профессионально-врачебного любопытства. – Я и тогда не обижалась, Сережа. Подумаешь беда – парня увели. А теперь… смешно даже. Так давно это было… И другое после этого было – сам знаешь… – Она вздохнула. – Не везет мне в любви, Сережа.
Трудно рассчитывать каждый шаг в незнаемом. И я опять не рассчитал, забыв о том, где я и кто я.
– А кто тебе сейчас мешает с Олегом?
– Сережа!
И столько ужаса было в этом вскрике, что я невольно закрыл глаза.
– У тебя что-то с памятью, Сережа. Такие вещи не забывают. Галка получила похоронную еще в сорок четвертом году. Ты не мог не знать.
Что я знал и чего не знал? Разве я мог сказать ей об этом?
– Ты или притворяешься, или болен. По-моему, болен.
– А ты спроси меня: какое сегодня число, какой год и так далее.
– Я еще не знаю, что надо спросить.
– Так ставь диагноз, – озлился я. – С ума сошел, и все!
– Это не медицинский термин. Есть разные виды психических расстройств… Ты о чем хотел говорить со мной?
Теперь я уже не хотел. Если бы я сказал ей правду, она меня тут же отправила бы в психиатрическую больницу. Надо было выкручиваться.
– Понимаешь, какое дело… – начал я свою поспешную импровизацию, – произошло одно прискорбное событие… Весьма прискорбное…
– Ты уже говорил. Какое?
– В общем, я ушел из дому. От жены. О причинах говорить не буду.
Я замолчал. Она тоже молчала, разглядывая кончики пальцев.
– Разве у тебя нет друзей?
– К одним нельзя, к другим неудобно. Знаешь, как иногда бывает… – Я старался не смотреть ей в лицо.
– А если бы ты меня не встретил?
– Но я тебя встретил.
Она все еще колебалась:
– Это неудобно, Сережа.
– Почему?
– Неужели ты сам не понимаешь?
– Знаешь что? – опять озлился я. – Вызывай психиатра. Ночлег мне, во всяком случае, будет обеспечен.
Я посмотрел ей в глаза: врач-профессионал исчез, осталась просто испуганная женщина. Непонятное всегда страшно.
– Комната не моя, – проговорила она тихо. – Подождем Галку.
– А если она опять заночует в институте?
– Я позвоню ей. Телефон в передней. Посиди пока.
Она вышла, оставив меня одного в комнате, в которой мне было все знакомо почти до мелочей. Из этой комнаты я пошел в загс. Из этой ли? Нет, не из этой. Как в подобии треугольников: что-то совпадало, что-то нет.
Я взял со стола карандаш и записал в блокноте:
«Если со мной что случится, дайте знать жене Галине Громовой. Грибоедова, 43. Сообщите также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень важно».
Слова «очень важно» я подчеркнул три раза так, что карандаш сломался. То, что хотелось приписать дальше, так и осталось неприписанным.
А положив блокнот в карман, я понял, что опять сделал глупость. Мои Заргарьян и Никодимов этого письма не получат. А Галя Громова носит здесь другую фамилию.
В передней раздался звонок, и сквозь полуоткрытую дверь я услышал, как щелкнул замок и Лена сказала:
– Наконец-то! Я тебе только что звонила.
– А что случилось? – спросил до жути знакомый голос.
– У нас Громов Сережка.
– Ну и хорошо! Будем чай пить.
– Понимаешь, Галка… странный он какой-то… – Лена понизила голос до неслышного шепота.
– Что он, с ума сошел? – донеслось до меня.
– Не знаю. Говорит, что ушел от жены.
– Господи, какой вздор! Он тебя разыгрывает, Ленка, а ты уши развесила. Я полчаса назад ее видела.
Дверь распахнулась. Я вскочил и замер. У двери стояла моя жена.
То же лицо, тот же возраст, даже прическа та же самая. Только серьги незнакомые и костюм, какого я у нее еще не видал. Я молча стоял, силясь сдержать волнение.
– Ты что это придумал? – спросила Галя.
Я молчал.
– Я сейчас видела Ольгу. Она поехала домой и ждет тебя к ужину. Говорила, что вы собираетесь на ленинградский балет.
Я молчал.
– Что это за штучки? Ленку разыгрываешь. Зачем?
Я не мог найти слов для ответа. Все рухнуло. Какие объяснения могли бы удовлетворить их? Правда? Но кто в моем положении отважился бы на это?