Хождение за три ночи
Шрифт:
Алексей, между тем, открывал Библию все в новых и новых местах, словно проверял способность распознавать текст. Он не мог рассказать спорящим сейчас отцу и доктору, что воспринимает словесную вязь совсем иначе.
Раздосадованный врач положил в карман халата бумагу с каракулями старшего лейтенанта Добромыслова:
— Ну, как хотите, а это я все равно коллегам покажу, не имею права молчать, это, в конце концов, прогресс в лечении.
— Да Бог с вами... — ответил батюшка.
Отец и мать пробыли в госпитале еще три дня, причем им даже предоставили палату, как в гостинице, чтобы Петр Васильевич мог в молельне только служить, а матушка ему помогала. За это время они узнали, что скоро приедет какой-то большой воинский начальник, чтобы вручить награды раненым, и в том числе их сыну, капитану Добромыслову. После чего состоится комиссия, которая освободит его от службы по состоянию здоровья.
— На все воля Божья, — ответствовал священник.
Отцу надо было еще в Москву. Он попросил у сына прощения и сказал, что как только его выпишут, они приедут за ним, чтобы сопроводить домой. Немому в нынешнем мире не так просто. Алексей, прощаясь с родителями, счастливо улыбался, а на следующий день, после того, как они уехали, собрался и, естественно, никому ни говоря ни слова, ушел из госпиталя. Не дождавшись награды...
* * *
— Нет, Лexa, надо обязательно стать генералом! И орден получить! Зачем мы тогда под погоны лезли?
— Курсант Смирнов, ты еще и маленьких звездочек не получил, а уже о больших грезишь.
— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!
— Не, Тоха, плох тот солдат, который просто не мечтает.
— Мы, правда, со всеми в мире помирились, точнее — перед всеми разоружились. Смотрите: мы теперь мягкие, пушистые и даже не летаем, чтоб никого не раздражать. Так что вообще не понятно, зачем нам теперь армия. Отца вот уволили... По-тихому...
— Хоть и генерал, — заметил Алексей.
— Хоть и генерал, — согласился Антон.
— А с войной ты не торопись. Сильному напасть на слабого — это искушение. Так что мы сейчас всем своим поведением искушаем агрессоров. И если не на нас самих, то на тех, кто с нами был, они обязательно нападут.
— Ты про Ирак?
— И про Ирак. И про Югославию.
— Да это понятно... Другое не ясно, до каких пор армия в дерьме будет? Где это видано, чтобы солдаты в целях экономии на стрельбах не стреляли, летчики не летали, а танки не ездили...
— Беда в том, Тоха, что для того, чтоб это заметили, нужна война. Я вообще так думаю: как только народ начинает забывать, что такое война, она тут же приходит.
— Метафизика опять?
— Как раз чистой воды прагматика. И еще думаю я, что ордена, о которых ты мечтаешь, отольются большой кровью.
— Ну, любые ордена за кровь дают...
— Ты не понял, Тох, воевать с Россией, даже с тем, что от нее осталось, они не решатся. Они-то прагматики: Наполеона и Гитлера помнят. А вот устроить на нашей территории гражданскую войну, это им по силам, особенно учитывая растущую степень дурости в нашем народе. Ты солдат из роты обеспечения видел?
— Да видел. С такими только в плен сдаваться.
— Вот и жди, когда мы в своем моральном падении пройдем какую-то критическую точку, за которой начнется болевой синдром, заставляющий организм вспомнить, что он живой, пробуждающий волю к сопротивлению.
— Лёх, ты философ. А я думал — без пяти минут лейтенант. Зря, наверное, ты в семинарию не пошел.
— На все воля Божья. Если ты Богу где нужен, то — хочешь не хочешь — там окажешься.
— Ладно, ты не обижайся, я сегодня погрешить намерен.
— Опять к Вике, в самоволку?
— Ну а как еще, товарищ курсант, преодолевать тяготы и лишения воинской службы? Пошли со мной, там с подругой какой-нибудь познакомишься.
— А зачем? Похоть унять?
— Да видел я, как ты в тренажерном зале унимаешь. Все железо переломал.
— Не, Тоха, не пойду, опять же, кто тебя прикроет, если что? Вике привет.
— Эх, Лёха, как был ты монахом, так и остался. Может, тебе после училища рапорт в монастырь подать?
— Может... Кто ж знает. Если в армии дела так дальше пойдут, то лучше в монастырь.
— Ладно, — примирительно сказал Антон, — денежным довольствием поделишься?
— Сколько надо?
— Да чтоб хоть на один цветок хватило. А то стремно как-то... С пустыми руками.
— Бери, сколько нужно, — Алексей кинул другу бумажник.
* * *
Петрович даже не понял, зачем он взял из машины монтировку и через пару минут двинулся вслед за внедорожниками. Так, на всякий случай. Когда подошел к площади, то увидел, что «роверы» стоят у здания администрации. Видимо, общаются с директором шекспировского колхоза. Алексий, между тем, выносил мусор из разрушенного храма. Где-то этот молчун раздобыл тачку и лопату и периодически появлялся с полной тачкой разнообразного мусора в дверном проеме, чтобы выкатить тачку в ближайший проулок, где уже лежал какой-то строительный мусор.
— Вот душа неугомонная, молить-хвалить, — прокомментировал Петрович.
Наверное, в другое время он помог бы монаху в его бессмысленном, с точки зрения всех жителей села, труде, но сейчас вновь почувствовал слабость и озноб.
— Валить надо отсюда, — сплюнул он под ноги, — точно кондрашка хватит, а тут, поди, и кладбища приличного нет.
Он повернулся и медленно пошел в обратную сторону с нелепой монтировкой в правой руке.
* * *
Алексий почувствовал опасность еще до того, как она обрела звук. Объяснить он себе этого не мог, просто продолжал работать. Звук догнал чувство звоном разбитого стекла: это вылетел из окна администрации Леонид Мирный. Надо отдать ему должное: он очень недолго приходил в себя, быстро поднялся, пробурчал что-то себе под нос и побежал по улице. Через пару минут на крыльце появилась четверка крепких парней: двое из них держали под руки изрядно побитого Гамлета, который практически висел между ними, с трудом поднимая голову. Половина лица была залита кровью, которая сочилась ручьем из разбитой брови, губы тоже были разбиты, и по одежде было понятно, что его от души потоптали. Увидев здоровым глазом остановившегося Алексия с тачкой, он буквально взмолился:
— Не смотри, а?.. Очень прошу, не смотри... Уходи отсюда... Это не твоя война...
— О! — обрадовался чему-то лысый: — Ты уже и попа завел? Тебе же муллу надо? Или ты это... Для колхозников своих?
— Че смотришь? — присоединился в группе чернявый, он почему-то с явной ненавистью смотрел на Алексия, словно они с детства были заклятые враги.
— Ахмед, он тебе не ответит, он немой, — сказал Гамлет.
— Немой? — удивился Ахмед. — Как же он с Богом разговаривает?
— С сурдопереводом, — хохотнул лысый, и вся компания поддержала. — Флажками отмашку дает.