Хозяин бабочек

Олейник Тата

«Несравненная Будур»

— Ах, какая женщина! — простонал Сакаяма. Нельзя сказать, чтобы я удивился. Наверное на каком-то этапе развития героизма ты начинаешь воспринимать вот таких дам — как личный вызов. Моя же нездоровая реакция на это торжество плоти — есть защитный механизм, уберегающий слабых самцов от того, что им ни в коем случае не по зубам. Чему я, в общем, очень рад.

А вот чему я оказался совсем не рад, так это тому, что Сакаяма с победным хрюканьем рванул прямо ногами через стол к Несравненной и принялся отплясывать с ней танец, который поразил бы своей непристойностью режиссера любой порностудии.

Что никак не одобрили и наши соседи по столу, которые, сметая с бород и халатов рассыпанный рис, раздавленные абрикосы и куски

баранины, стали хвататься за кинжалы и издавать громкие возмущенные междометия. Я попытался было залезть под край ковра, но он был слишком тяжелый. Один из возмущавшихся таки выхватил кинжал, да причем столь неловко, что наколол на него тюрбан одного из все еще сидящих. Обестюрбаненный вскочил и возмущенно стукнул нахала кулаком прямо по темечку. Я еще успел заметить, как друзья того, кто с кинжалом, кидаются на друзей того, кто без тюрбана, но в этот момент чья-то сабля перерубила витой шнур, держащий складку шатра у меня над головой, и какое-то время я провел, выкарабкиваясь из вороха рухнувшей вниз плотной материи, а, выбравшись, увидел, что весь шатер превратился в поле боя, над людским месивом то и дело взлетают энергичные грабли, а Несравненная благоразумно куда-то делась, прихватив музыкантов, которые сейчас тут были бы совершенно излишни, ибо воя и воплей хватало и без них.

Уворачиваясь от летающих тарелок, сверкающих ножей и окровавленных кулаков с застрявшими в их костяшках выбитыми зубами, я чудом успел выскочить из шатра за секунду до того, как в него ворвалась группа разъяренных стражников.

С улицы шатер выглядел как агонизирующий кит — его вздутое брюхо ходило ходуном, а складки обвалившихся секторов бились и хлопали плавниками-ластами. Я немного поразмыслил, а потом направил свои стопы подальше отсюда: почему-то я был уверен, что Сакаяма прекрасно разберется со всем этим и без меня. И в принципе было бы неплохо уже закруглиться с нашим творческим тандемом, мало кто в этом мире казался мне таким психом, как командир «Речных крабов», даже незабвенный Гагус, слизень виванской канализации, был по сравнению с ним образцом хороших манер и благопристойного образа жизни. Конечно, одному мне куда как непросто будет добраться до линии фронта, пересечь ее и разыскать там наших. Но что-то мне казалось, что вдвоем с этой пьяной свиньей задача окажется еще сложнее.

Отшатываясь от верблюдов, интересующихся моей шапкой, и огибая привязанных к арбам ослов, хитро смотрящих — кого бы им, как бы невзначай, лягнуть, я добрался до места сушки кизяка. Вереница фигур с коническими большими корзинами за спиной шагала на сушильную площадку, ссыпала свой благоуханный улов под ноги раскладчикам и снова отправлялась бродить по гигантскому пастбищу, в которую были превращены все окрестности Летающих Шатров.

Я какое-то время равнодушно взирал на происходящее, когда в одной из фигур вдалеке, сутуло бродящих в поисках экологически чистого природного топлива, мне почудилось нечто знакомое. И следом ковыляет еще одна, длинная и мощная, с целым лесом кудрей на склоненной голове.

— Люк! Гус! — заорал я, забыв про любую конспирацию, и припустил по траве.

* * *

Они смотрели на меня пустыми тусклыми глазами. Их лица не выражали ничего кроме тупой покорности. Я не узнавал щеголеватого портье и веселого добродушного здоровяка в этих заторможенных куклах с лицами потомственных дебилов.

Добиться от них я сумел только «простите, господин!» и «виноват, господин!» — слова они шелестели с бесконечно равнодушным видом и все пытались обойти меня, который стоял у них на пути, цеплялся за корзины и мешал выполнению порученных обязанностей.

— Люк, сволочь ты бессовестная, вспомни меня! Это же я, Нимис! Посмотри на меня! В глаза смотри!

— Без толку, парень, — сказал вынырнувший из вечернего сумрака Сакаяма. — ты посмотри, кто они такие. На имена смотри!

Я моргнул.

«Безымянный раб.»

Перевел взгляд на Гуса

«Безымянный раб»

—

Кто это с ними сделал? Их можно оживить?

— Да они так-то не мертвые вовсе. Видишь, на них — рабские ошейники? Мерзкая штука. Это из-за них люди тупеют. Да не дергай ты его, бесполезно это, не снимешь ты этот ошейник так запросто. Ключ от него нужно раздобыть.

— И где эти ключи!?

— У их хозяина, конечно.

— И где этот хозяин?!
– Сакаяма пожал плечами.

— Поди разбери! Военную добычу учгурцы делят по рангу — князю большая часть, командирам, поменьше, остальным — что останется. Кому именно эти два раба достались — откуда знать?

— Сакаяма!- сказал я. — Я вас умоляю! Помогите мне спасти друзей! Нельзя с ними так… это просто подло и недопустимо! Мы же явились спасать рабов — давайте спасем этих двоих, а потом вернемся к нашей армии.

Глава 12

Сакаяма поскреб шею пальцами и вскинул в небо широкий вздернутый нос, потом уставился на меня маленькими глазками.

— Я что, похож на жалкого святого, который без толку бродит по земле, совершает так называемые «добрые дела», от каковых дел получается вреда всегда больше, чем пользы?

Я счел, что это вопрос риторический и промолчал, но Сакаяма подергал меня за пуговицу и требовательно вопросил:

— Ну, похож? Ты видишь у меня где-нибудь босые ноги, чашу для подаяний и такое выражение брезгливой морды, словно весь мир задолжал мне десяток золотых? Отвечай мне, похож я на такое благотворительное чучело?

— Не похожи, — ответил я. — но вы похожи на доблестного военачальника, который не может оставить в лапах у врагов граждан своей страны.

То, что Лукась и Гус — не граждане Камито, решил я, в данном случае детали. Малосущественные. По злосчастной пирушке с барсуками я помнил, что Сакаяма явно чувствителен к самой грубой лести. Хотя, возможно, эта лесть должна непременно вылетать из накрашенных помадой губ и сопровождаться хорошей чарочкой алкоголя…

— С другой стороны, — сказал Сакаяма, — скоро наступают те дни года, когда владыка преисподней начинает рассылать по всей земле своих вынюхивающих и подглядывающих слуг, дабы те записывали все добрые и все злые дела в их амбарных книгах и, исходя из этих доносов, определяет каждому живущему судьбу на следующий год. Я так считаю, что в этом году мой баланс сильно в плюсе. Не сосчитать сколько раз я не сносил головы глупцам и наглецам, а ограничивался крепкой трепкой! Сколько вина я не выпил, потому что отвлекался на девок! Сколько девок я не… тогось, потому что был занят вином! Собственно говоря, — продолжал Сакаяма, все еще крутивший мою пуговицу, — это был не год, а сплошной подвиг самоотречения и духовного роста. Но все таки еще одно-другое доброе дело в копилку, может, не повредит. Этот сивоусый подземный гриб вечно путается в сложении и вычитании. Тем более кто сказал, что, совершая добрые дела, нельзя как следует попаскудить?

С этими словами он торжественно, как великую награду, вручил мне оторванную пуговицу и поскакал, переваливаясь на коротких ножках, через поле, закинув на плечо грабли.

***

— Значит, все это княжеские рабы? — Сакаяма, опершись на плетень, беседовал с унылым надсмотрщиком, который, попивая чай, следил за процессом раскладки кизяка на сушение. — Ай-ай, какая жалость, так хотел прикупить парочку! Вчера прибил своего последнего раба, и хоть домой не возвращайся, такая пустота. Ни в рожу никому не плюнешь, ни палкой не отлупишь. Вот скажите, уважаемый, разве это дело для благородного мужа — лишиться всех своих слуг и рабов? На ком тогда он будет развивать свой гордый дух? Кто оттенит его своим ничтожеством, кто ему завтрак приготовит? А нельзя, — тут свин понизил голос и зачастил, — скажем, выкупить невзначай пару этих доходяг? Ну, мало ли рабов мрет, нешто за них с вас, княжеских служителей, такие уж штрафы возьмут? Наелись вороньих ягод, да и померли поносом — дело-то обычное… У вас же, почтеннейший, небось, и ключик от их ошейников имеется.