Хозяин Каменных гор
Шрифт:
Браницкая крепко сжала руку адъютанта:
— Он всегда так… Но это скоро пройдет… Тогда вы сможете.
Она что-то горячо шептала, все сильнее сжимая его руку. Но Демидов не слушал ее; чувство жгучей ревности снова наполнило его. С надеждой он взглянул на фанариотку, но та не пожелала заметить его. Это еще больнее укололо в сердце. Он осторожно освободился от Браницкой:
— Я не могу здесь…
— Понимаю вас! — с легкой насмешкой отозвалась дама и, величаво кивнув ему головой, плавно пошла к свите Потемкина.
Демидов прошел в зал, где за карточными столами в клубах табачного дыма сидели
— Бита! — вдруг веселым голосом объявил он и жадно придвинул к себе пачку радужных ассигнаций.
— Ставлю пятьдесят тысяч! — подчеркнуто громко сказал муж прелестницы.
Попов снова стасовал карты и приготовился метать. Противник поставил две карты и загнул каждую мирандолем [6] . По второму абцугу [7] правитель канцелярии вскрыл свою карту, и вновь она оказалась выигрышною.
— И эта бита! — спокойно объявил Попов.
У его партнера заходили руки. Он вскочил и, весь красный, предложил Попову:
— Давайте на мелок!
— Э-э, государь мой, на мелок я не играю! Пожалуйте на чистые!..
6
Мирандоль — карточный термин (загибание угла карты)
7
Абцуг — карточный термин при игре в банк.
— Вы черт! — зло обронил муж прелестницы и, увидя Демидова, взял его под руку. — Идемте к столу!
Он провел адъютанта в княжескую столовую, где за большим столом шумело веселое общество. «Граф» быстро отыскал свободное место и усадил рядом с собою Демидова. Налив бокал шампанского, высоко поднял его.
— Господа, я предлагаю тост за здоровье и удачу светлейшего!
Острыми, проницательными глазками он обежал круглый стол. Ни Потемкина, ни прелестницы за ним не было. Дамы многозначительно переглянулись с кавалерами. Николай Никитич догадался и покраснел. Но муж де Витт нисколько не смутился этим обстоятельством. С победоносным видом он осушил бокал до дна и обвел всех веселым взором.
В это мгновение грянул пушечный залп.
«Свершилось!» — в отчаянии подумал Демидов, поняв значение этого залпа, и в страхе взглянул на мужа прелестницы. Но тот нисколько не взволновался. Услышав залп, он только пожал плечами и цинично сказал на весь зал:
— Скажите, какое громкое кукареку!..
С этого памятного вечера гречанка стала заносчивее и беззастенчивее. Встречаясь с Демидовым, она вовсе не замечала его. Николай Никитич, однако, не мог успокоиться и, помимо своей воли, продолжал тянуться к де Витт. Все, что было в ней порочного, наглого и лживого, вскрылось в эти дни. И все-таки, несмотря на грубую, неприкрашенную истину, стоило гречанке бросить притворно робкий, невинный взор из-под темных ресниц, гнев Демидова таял, словно по волшебству. В эти минуты прелестница казалась слабым, хрупким созданием; Николай Никитич становился податливее, мягче воска и старался оправдать ее низменные поступки.
Только один Энгельгардт не терял голову. Он зорко следил за фанариоткой и ее подозрительным мужем.
— Здесь военный штаб, и ей не место тут! — резонно рассуждал он. — Кто знает, какие замыслы таит любая из красавиц, прибывших сюда из Санкт-Петербурга?
Адъютант судил строго и прямолинейно:
— В день дежурства я неспокоен, Демидов. Это черт, а не женщина!
В самом деле, гречанка назойливо проникала всюду. Демидов уставал от тревог. Разбитый, он приходил в домик просвирни, в котором жила Аленушка, и не находил покоя. Чистая русская красота перестала увлекать гвардейца. Аленушка чувствовала его охлаждение, молчала и стоически удерживалась от упреков.
Однажды Демидов проснулся среди ночи. Над ним склонилось девичье лицо с синими глазами, полными слез. Ему стало жалко свою молчаливую подружку.
— Что с тобой, Аленушка? — ласково спросил он.
— Боюсь, Николенька! Ой, боюсь! — страстно прошептала она и теплым плечом тесно прижалась к нему.
Порыв возлюбленной всколыхнул Демидова. Он осторожно стал ласкать ее светло-русую голову, круглые плечи.
— Чего же ты боишься, моя дурочка? — взволнованно спросил он. — Или ты узнала что-нибудь худое про меня?
— Ах, не то! — покачала головой Аленушка. — Совсем не то! Я знаю, что ты не ангел, но сердцу ведь не прикажешь оставить тебя. Пошла за тобой — выходит, на все решилась: на муки, на радости, на горе! Ах, Николенька, когда любишь человека, то и терзания бывают сладки! Без них не может быть любви! — искренне, горячим шепотом раскрывала она перед ним свою душу.
Демидов удивленно разглядывал девушку.
«Так вот ты какая!» — в умилении подумал он и пожалел о своей слабости:
— Да, нехорош я, Аленушка! Страсти меня обуревают!
Мокрой от слез щекой она прижалась к его щеке.
— Милый ты мой, да где тебе стать хорошим? Барин ты, трудов не знаешь. Все тебе в руки далось без стараний, пришло от богатства! А в безделье человека ржа разъедает! Некрепок он тогда!
— Так ты и боишься этого, что некрепок я и не устою против соблазна? — спросил он, приподнялся и пытливо, долго смотрел ей в глаза.
— Боюсь! — чистосердечно призналась Аленушка. — На худое могут уговорить.
— Кто же меня уговорит?
— Известно кто! — простодушно ответила она. — Подле князя много вертится разных людей, а кто они — один бог знает! Берегись, Николенька! Я прощу обиды, но бывает такое, что никто не простит: ни мать, ни жена, ни люди!
Демидову стало нехорошо под пытливым взглядом девушки. Он опустил глаза, задумался. Потом тихо-тихо снова заговорил:
— Сейчас и я боюсь, Аленушка. Боюсь, что ты моя совесть…
— Далеко мне до этого, Николенька! Я простая русская баба.
Он по-иному рассматривал ее теперь. Впервые увидел в ней человека, русскую душевную женщину. И эта душевность покорила его. Он взял руки Аленушки и перецеловал их.
— Что ты, что ты! — смущенно запротестовала она. — Не надо так! Обними лучше покрепче!