Хозяин Каменных гор
Шрифт:
— Жизнь наша проклятая, всю ее проводишь в пути-дороге. А прибытки — известные. Дома семья голодная. Иной раз так закипит на сердце, что поднял бы руку на барина. Все в оброк идет ему, ненасытному! Эх, сюда бы нам Емельяна Ивановича!
— Тишь-ко, — прошептал осторожный голос. — Тутко барин остановился со стражей, услышат!
— Жаль, эх, и жаль, что спокончили царицыны собаки с батюшкой! — тяжко вздохнув, вымолвил ямщик.
— Погоди сокрушаться, — перебил его уверенный басок. — Еще рано убиваться-то: ходит промеж народа слух — жив он!
— Это слушок,
— Отрубили голову, да не ему. Казнили, да не его — даже никого из приближенных его не казнили. Подыскали, сказывают, человека из острожников, который пожелал умереть вместо него.
— Откуда тебе все это известно? — спросил взволнованно ямщик.
— Шерстобит я, всюду по весям хожу и мотаю на ус… И нашему брату мастеровому жизнь анафемская.
— Что и говорить! Одно счастье у крепостного, что у пахотника, что у мастерового! — согласился ямщик. — Так неужто жив наш сокол? — повеселевшим голосом спросил он.
— Жив! — убежденно ответил мастеровой. — Ноне Емельян Иванович в оренбургских степях скрывается. Ждет, слышь-ко, часа!..
— Ох, и доброе слово ты сказал, милый. Спасибо тебе! — облегченно вздохнул ямщик. — Умный человек он был, воин настоящий, за редкость такие: и храбрый, и проворный, и сильный — просто богатырь. Сказывали, один управлял целой батареей в двенадцать орудий: успевал он и заправлять, и наводить, и палить, и в тот самый момент приказы отдавал своим генералам и полковникам. Вот молодчина какой! Жаль, неграмотен только был!..
— Пустое, — решительно перебил мастеровой, — не только что русскую грамоту, но и немецкую знал. Вот как! Господа оклеветали его. Он, видишь ли, поперек горла им встал, солон показался; так из ненависти одной и навели на него эти наводы, чтобы унизить его. А он, правду сказать, куда был лют для них, не спускал им…
— Скажи-ка, дорогой, коли жив наш батюшка, когда же его час придет?
— Это мне не сказано, не говорено. Самим надо искать правду!
— И, милый, где найдешь ее — правду-то! — безнадежно отозвался новый крепкий голос. — Правда-то у господ и царицы-матушки за семью коваными дверями да замками упрятана! Раздобудешь ли ее?
— Эх вы, горюны! — вырвался веселый возглас. — Раздобыть надо самому, а не плакаться! — И, не ожидая ответа, вдруг запел разудалую:
Эх, поломаю я решеточки И сбегу-ко на завод, ко родителям, А потом пойду к Емельянушке, Ко большому атаманушке…— Тишь-ко! Совсем сдурел, барин — рядом, а он петь такое! — прикрикнул на него решительно мастеровой.
Радищеву стало горько на душе. Он не утерпел, поднялся и распахнул дверь в общую избу. Лохматые головы разом повернулись в его сторону. Молоденький обветренный парень-запевала смело взглянул на Александра Николаевича.
— Что надо, барин? — дерзко спросил он. — Тут не твои дворовые.
Ямщики сидели за столом плотно друг к другу, хмуро разглядывая Радищева. Трещала лучина в светце. Радищеву хотелось сказать им: «Что вы закручинились? Нет Пугачева — другие достойные его явятся. Их родит само народное восстание!»
Однако он промолчал об этом и сказал только:
— Что же ты не поешь? Хорошая песня…
Чернявый парень тряхнул кудрями и ответил озорно:
— Песня-то хорошая, да не для господ!
— Погоди дерзить! — сказал вдруг плечистый ямщик и пристально взглянул на Александра Николаевича. — Кто такой, как прозываешься, барин?
— Радищев, — сдержанно отозвался тот.
Бородач раскрыл от изумления рот, протер глаза, словно не верил себе.
— Да не тот ли ты Радищев, что созывал в ополчение против шведов беглых да обездоленных? Обличье больно знакомое… Эх, Сенька, эх, парень, не ведаешь, что он за человек! Братцы, — не скрывая радости, оповестил ямщик. — Да я сам в его батальон записался, но потом все прахом пошло. Царица-матушка велела беглых да крепостных вернуть помещикам. Садись с нами, Ляксандра Николаич! — радушно пригласил он и потеснился, чтобы дать место.
По избе прошло оживление, — на Радищева смотрели теперь доверчивые, радушные лица. Переменился и смуглый Сенька: он повел веселыми глазами и позвал:
— Айда, барин, садись рядком, потолкуем ладком!
Александр Николаевич уселся за стол. Словоохотливый ямщик продолжал:
— Гляди-ко, что деется: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда. Эх, Ляксандра Николаич, вон она какая линия крепостным вышла, не дали, значит, нам самопалы в руки, — дворяне-то струсили…
Радищев сидел молча, а на душе стало светлее. «Значит, не угасло все! Нашлись уже люди, которые думают о том, о чем мечтал и я!» — взволнованно подумал он.
— Ты что ж, господин хороший, молчишь? — ласково спросил ямщик. — Конечно, всех нас где упомнить! А уж мы, кто в ополчении бывал, сразу тебя узнаем… Вот сидим и о горе толкуем, а как избыть его, и не знаем.
Александр Николаевич взглянул в сторону печи, на которой храпели конвоиры, и сказал спокойно:
— Избудете горе. Силу найдете свою!
— А что могучей всего, барин? — не утерпел и спросил Сенька.
— Сильнее всего, друзья, сила народная, — тихо ответил Радищев и снова смолк.
В этот миг от лучины оторвался раскаленный уголек и упал в бадейку с водой, зашипел. На мгновение в избе потемнело. Жарко дыша в лицо Александра Николаевича, ямщик прошептал:
— Вижу, милый, и тебе не в радость дорога!.. Эй, ты! — крикнул он парню. — Спой песню, да веселей!
— Погоди, не все песни петь, на байку меня потянуло! — поблескивая жаркими глазами, отозвался Сенька.
— Байку так байку! Слово — оно как жемчуг, любо-дорого его низать, — одобрил бородач и ласково поглядел на Радищева. — Только сказка сказке рознь. Бывает она про попа да про попадью. А то вот еще старухи балакают ребятишкам: «жил да был», да «курочка яичко снесла», иль «несет меня лиса за темные леса»… Ты, брат, нам скажи по-сурьезному да со смыслом. Вот это будет сказка наша!