Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
— Днем тоже. Ты разочарована?
— Как…
— Уходи.
Она посмотрела на молчащего Йото. На его уже пурпурное, отекшее, совершенно безумное лицо. Глаза менестреля, казалось, сейчас вылезут из орбит. Разбитая лютня в пыли…
Она повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Ее судьба немногим лучше.
Она лежала, бессмысленно следя за тенью от палочки, воткнутой в песок; потом на солнце наползла туча, и тень пропала. Илаза пошла к ручью и искупалась в ледяной воде. Менестрель, наверное, уже умер.
Ей и
Лютня звучала. Расстроено и глухо; Илаза знала толк в музыке, Йото с его нынешним репертуаром не допустили бы ни на один приличный прием.
Шаг за шагом, будто влекомая на веревке, Илаза подходила все ближе и ближе. Ей было страшно — но не идти она не могла; скоро к лютне присоединился и голос — тоже глухой, сдавленный и одновременно надтреснутый:
— Твои власы, подобно водопаду, Спадают на атласовую спину, И два холма — два спереди, два сзади Их струи принимают на себя…Певец закашлялся. Лютня в последний бренькнула и замолчала; Илаза слышала, как Йото умоляюще бормочет:
— Тут слова-то… забыл я слова, сейчас забыл… Помнил. Забыл… сейчас вспомню…
Что-то сказал другой голос, от которого у Илазы по спине забегали мурашки.
— Н-нет, — вскинулся Йото. — Не имеется в виду, что она горбатая… имеются в виду прекрасные ягодицы, которые также выступают, подобно холмам, но с другой стороны и ниже!
Илаза сдержала истерический смех. Игар — тот бы не утерпел. По земле бы катался от нервного хохота…
Она осмелилась подойти еще ближе. Разросшиеся кусты скрывали ее от Йото; она же увидела наконец менестреля, сидящего на дороге. Весь облепленный паутиной, он похож был теперь на выловленного в подполе мышонка — несмотря даже на то, что грязный берет снова был залихватски сдвинут на ухо:
— Сейчас… — бормотал он, пытаясь подстроить свой безнадежно испорченный инструмент. — Новая песня, еще только до половины сочиненная… Но никто не слыхал еще… господин… вы первый…
А вдруг он его не убьет, подумала Илаза. Попугает, послушает песенки… Как свидетель Йото ничего не стоит — никто не поверит его россказням про ужасного паука в лесу… Собственно, они свидетелей не боится. Отряд Карена — полным-полно свидетелей, и кто-то, кажется, даже успел ускакать…
Или не успел.
Илаза прислонилась к стволу. Йото завел новую песню — вполне милозвучную, если не считать ломающийся от страха голос и треснувшую лютню; постепенно вдохновение преобразило менестреля настолько, что и песня, и лицо его оказались вдруг вполне благородными и даже красивыми:
— Солнцегрудая дева, ЛуннолицаяИлаза повернулась и тихо, чтобы не помешать, пошла прочь. Надежда становилась все крепче: он не убьет менестреля. Пощадит. Пощадит…
…Крик Йото остановил ее в нескольких сотнях шагов. Менестрель крикнул еще раз — и затих.
Она постояла, кусая губы, машинально вытирая о платье мокрые ладони; потом повернулась и пошла обратно — хоть с каждым шагом все сильнее было желание бежать отсюда прочь.
Йото не было на прежнем месте. Он снова висел, спеленутый серыми покрывалами, а лютня снова валялась на земле — две струны были оборваны и закручивались красивыми спиралями.
— Нет… — просипел Йото еле слышно. — Так не надо…
— Я и не собираюсь — так. Так — это для очень плохих людей… Для солдат-наемников, которые согласны убивать за деньги. Когда они парализованы, разлагающий яд действует медленно… Кровь становится уже не кровью, а совсем другой жидкостью. А тело…
— Не надо, — Йото был бледен. В наступающих сумерках его прежде красное лицо выделялось, будто измазанное известью. — Не… надо…
— С тобой я этого не сделаю. Не бойся.
— Спа… асибо…
— Я лишу тебя сознания. Ты и не поймешь, что умираешь.
— Не-е…
— Закрой глаза. Это будет легко и приятно.
— Не-е-е…
— Закрой. Не бойся. Ну?..
Илаза кинулась бежать.
Она спотыкалась и падала. Она вконец изорвала подол; она в кровь расцарапала лицо и руки, а добравшись до ручья, упала ничком и зашлась, захлебнулась сухими рыданиями. Сухими, потому что слез почему-то не было. Не шли.
Его появление было болезненным, как удар.
— Все? — спросила она, не поднимаясь.
— Все, — удовлетворенно отозвалась темнота над ее головой.
— Изувер, — сказала она, удивляясь собственным словам. — Изувер, мучитель… Зверь до такого не додумается. Ты не зверь.
Темнота хохотнула:
— Нет, конечно.
— Палач… никакой палач до такого не додумается. И не человек тоже.
— Нет.
— Чудовище… Чудовище! Тебе не должно быть! На земле нет законов, чтобы ты был! Я хочу, чтобы тебя не было! Я хочу!!
— Ты думаешь, я не хочу?..
Илаза замолчала. Не время задумываться об этих его сумрачных словах.
Ей теперь все равно. Своей болтовней она уже вполне заслужила то, что уготовано «для очень плохих людей». Чего избежал несчастный менестрель…
— Не бойся. Тебя я пока что не трону.
— Ты… тварь. Изощренная тварь.
— Да.
— Истязатель!
— Да… Все верно, Илаза. Я скрут.
Однажды промозглым осенним вечером девочке позарез захотелось залезть в горячую воду. И чтобы над водой поднимался пар.