Хозяин тайги (сборник)
Шрифт:
— Они работали в сверхурочное время, по субботам, по выходным…
— Во-во! Еще и по ночам.
— Так без ущерба для основного производства, чего ж тут плохого?
— А еще расплачивался наличными, деньги шли из рук в руки… Смену отработал — получай десятку и не чешись! Сколько за кран платил, никому не известно. А сколько пива выпито, водки? Ты знаешь, сколько тысяч потратил он на топляк?
— Сколько?
— Четыре тысячи рублей.
— Но заготовлено более пятисот кубометров топляка. Это же лес! И всего по семь рублей за кубометр. Даровой
— Откуда ты знаешь, что он потратил четыре тысячи рублей? А может быть, он истратил всего половину, а две тысячи прикарманил? — Савельев даже радостно преобразился от того, как просто посадил в калошу своего оппонента.
— Но это ж надо доказать! — удивленно развел руками Коньков.
— Нет! — Савельев погрозил кому-то пальцем. — Это уж пусть он теперь докажет, куда потратил деньги. Ты знаешь, у него нет ни нарядов, на накладных — одни расписки.
— Я понял, кто тебе дал информацию. — Коньков понимающе покачал головой. — Заведующий лесным складом Боборыкин.
— Допустим, — сухо согласился Савельев. — Но к делу это не имеет прямого отношения. — Он раскрыл папку, лежавшую на столе, и подвинул ее к Конькову: — Вот, ознакомься… Выводы начальника райфо на так называемые документации Чубатова. Четырнадцать тысяч рублей списанию не подлежат. Понял? Надо, брат, открывать уголовное дело. Так вот.
14
Иван Чубатов относился к тем прямым и деятельным натурам, которые держатся крепко на ногах до тех пор, пока верят, что они нужны в деле и что ими дорожат. Как только им дают понять, что они заблуждаются относительно собственной необходимости или, еще хуже — непогрешимости, они тотчас теряют голову: либо рвут горло и лезут в драку, либо стыдливо впадают в глубокую апатию; и в том, и в другом случае меньше всего думают о доказательстве собственной невиновности.
Даша сразу поняла, что Ивану самому не выкрутиться из этих финансовых пут, не вылезти из трясины, которая внезапно оказалась под его ногами. Как только приехал он от Завьялова, завалился на диван и часами столбом глядел в потолок, словно белены наелся. И на работу уходит она — лежит, и с работы придет — лежит, не то еще на гитаре наигрывает. Два дня терпела, старалась не бередить его душу разговорами об этом отчете. Авось все утрясется. Ведь лес-то заготовлен, думала она. Разберутся там как следует. Ведь не чужие же начальники. Все вроде бы знакомые, свои люди.
Но, узнав о том, что завели уголовное дело на него, расплакалась и ушла с работы раньше времени. "Надо что-то делать, — твердила она по дороге. Нельзя же так. Под лежачий камень вода не течет".
Когда вошла, еще в прихожей вытерла слезы, шаркала туфлями, чтоб не слыхал всхлипывания. Но он и в самом деле будто не слышал ее, сидел на диване, тихонько перебирал гитарные струны.
— Ну, чего замешкалась? — крикнул из комнаты. — Я мотивчик новый нащупал… Вроде бы ничего. Иди сюда!
Она вошла; раздвинув портьеру и увидев его, снова всхлипнула, прикрывая лицо углом головного платка,
— Кто тебя обидел? — лениво, как спросонья, спросил Чубатов, все еще перебирая пальцами струны: — Сангия-Мама не дает тебе небесного жемчуга?
— Эх ты, Сангия-Мама! Все играешь… — Она поворошила его волосы, прижалась щекой к груди и опять всхлипнула.
— Да что с тобой, Дашок? Или обидел кто? — Чубатов отложил гитару и стал гладить ее по голове, как маленькую. — А ты скажи, назови — кто обидел? Я ему сделаю ата-та.
Она еще сильнее заплакала, затрясла головой, вдавливаясь лицом ему в грудь.
Он поцеловал ее в волосы и сказал виновато:
— Устала ты, душа моя. И во всем-то я виноват.
— Не в том дело. Ох, Иван, Иван!…
— Понимаю, понимаю… Замоталась. Загоняли тебя, как лошадь на приколе. А прикол — это я со своим дурацким делом. Знаешь что? Давай к чертовой матери перерубим веревку — и в степь как ветер улетим, как сказал поэт.
— В какую степь? О чем ты? — Даша вытерла слезы, вздохнула глубоко и уставилась ему в лицо.
— Это образ, понимаешь? Поэтическое воображение. А проще сказать поедем к нашему милому, теплому синему морю. На Кавказ! Поедем, а? Теперь дикарей там немного. Осень. Можно снять комнатенку с оконцем на море, с балконом… Я тебе серенаду спою. А? Залезу на крышу старой сакли и спою. Поедем?
Она опять всхлипнула.
— Начальник сказал, что на тебя уголовное дело завели.
— Какой начальник?
— Финансовый… Мой начальник.
— А-а, уйгунский казначей, — усмехнулся Чубатов. — Это не он виноват. Это Сангия-Мама душу мою затребовал за то, что я хотел достать для тебя небесный жемчуг-кяхту.
— Ты бы, вместо того чтобы играть да шуточки шутить, сходил бы еще раз к председателю райисполкома. Попросил его. Небось его-то послушают, прикроют это дело.
— Эх, Дашок! Председатель — мужик, конечно, хороший. Да он сам боится.
— Чего он боится?
— Бумаги боится. Отчета, который дебет и скребет. Вот он, наш Сангия-Мама. Его все боятся. А я не боюсь. Я у него хотел вытянуть счастливую карту. Сыграть с ним хотел ва-банк.
— Доигрался… Эх, Иван, Иван! Сколько раз я тебе говорила: с финансами не шутят. Каждую копейку занеси в счет, каждый болтик зафиксируй, проведи в дело и пришей. А у тебя что? Сотня туда, две сюда.
— Платил только за дело. Расписки имеются.
— Кому они теперь нужны, эти расписки? Мой начальник говорит — пусть он их на стенку наклеит.
— Сукин сын он, твой начальник. А я ему верил.
— Что я тебе говорила? Никому не верь. В случае беды все отвернутся. Соблюдай правила.
— А что бы я заготовил по вашим правилам? Чурку да палку? Надо что-нибудь одно делать — или лес заготовлять, или ваши бумаги по всем правилам отчетности вести.
— Но ведь финансовая дисциплина — это тебе не фунт изюма!
— А две тысячи кубов леса — это что, фунт изюма? Я на себя потратил эти финансы? Да я же заготовил самый дешевый лес!