Хозяин тумана
Шрифт:
Через пару минут он почтительно сказал:
— Все готово, мой повелитель! Можно завтракать…
— Идите есть, бездельники! Иди сюда! — позвал Таррейтал обоих приятелей, по-прежнему бегавших по-детски вокруг плетеной корзины. — Не пойму, откуда только у вас берутся силы…
Услышав его приглашение, Маскей сразу потерял желание поймать квадратноголового обидчика и торопливо направился к кожаной тунике Парсонса, расстеленной на траве и служившей чем-то вроде походного «стола». На ткани лежали четыре аккуратно поделенные порции пеммикана и четыре сухаря, доведенных временем, влагой и солнцем почти до каменной твердости.
Вместе с полупустой флягой, наполненной старой прогорклой водой, это все и должно было стать основой для торжественного завтрака, для торжественной трапезы, посвященной чудесному спасению.
Несмотря на однообразие рациона последних дней, трое приятелей с большим энтузиазмом занялись пищей. Недавняя обида сразу улеглась в душе толстяка. Он, казалось, исчез на время из мира, сосредоточенно поглощая пищу и не замечая насмешливых усмешек, которыми то и дело обменивались Парсонс и квадратноголовый шут.
Кипис не так давно впервые попробовал пеммикан. Только во время полета на воздушном шаре он смог оценить вкус походной снеди, но за это время уже успел пристраститься к этой старинной пище, вполне справедливо считая ее самым настоящим лакомством. Забавным жестом он нетерпеливо, как прожорливый ребенок, схватил свой кусок с туники и расправился с ней в один присест.
Во время завтрака Маскей, Парсонс и Кипис еще больше оживилось. С каждым проглоченным куском они все больше расплывались в улыбках удовольствия, и вокруг них словно распространялась теплая волна телесного блаженства. Они перестали каждую секунду качаться в плетеной корзине на воздушных волнах, перестали дрожать от постоянного страха и холода, они грелись в лучах утреннего солнца. Как мало нужно человеку для удовольствия…
Только Вингмохавишну не разделял всеобщего веселья. В отличие от своих спутников, Таррейтал давно уже потерял аппетит. За последнее время он ощутимо похудел и осунулся. Ему не давал покоя «голос» С’герха, время от времени звучащий у него в сознании.
Фактически принц ничего не ел в эти дни. Неожиданно во время полета Вингмохавишну сделал удивительное открытие, что можно жить, подпитываясь только чистой энергией с помощью ментального рефлектора. Серебристый медальон, словно доставшийся ему по наследству от аббата Фарсманса, на самом деле не только помогал координировать работу самых важных узлов человеческого организма, но и помогал поддерживать физические силы.
Медальон висел у него на груди, почти закрывая тайный знак, отличавший род Вингмохавишну — продолговатое родимое пятно, змеившееся зигзагом молнии на коже. Серебристый диск неясным образом соединялся с этим пятном, и Таррейтал почти физически чувствовал его присутствие на коже.
В первые же дни принц обнаружил, что можно поворачивать сверкающий диск и направлять определенным образом отражающую сторону, чтобы увеличить активность действия. В такие мгновения энергия точно вливалась искристой тугой струей, его сознание словно вскипало и телепатические способности удивительным образом обострялись…
В это утро, как и всегда в последнее время, он едва заставил себя позавтракать. Волевым движением решил все-таки засунуть внутрь организма немного снеди, и то лишь для того, чтобы не прибегать до самого вечера к помощи медальона, чтобы хоть как-то поддержать силы на нужном уровне.
Походная пища вызывала у него только отвращение. Больших трудов стоило ему размочить во рту, разжевать и проглотить кусок сухого пеммикана, запив невкусной, несвежей водой из маленькой фляги.
Тяжелое чувство, преследовавшее его с того дня, когда люди-крысы пошли на штурм Небоскреба, словно вползало внутрь. Чувство это усилилось в момент побега с крыши здания и постоянно стискивало душу, только усиливая все разраставшуюся неосознанную тревогу.
Вингмохавишну почувствовал, насколько выдохся за это время. Как бы он ни поддерживал себя ментальным рефлектором, как бы ни старался находиться в боевом состоянии, постоянные переживания давали о себе знать.
Его спутники не особенно предавались размышлениям, они весело болтали и отправляли в рот все новые куски, думая только о своем голоде. Вскоре от завтрака не осталось и следа.
— Теперь нужно обязательно помолиться, — промолвил Парсонс, забрав в тугую косу на затылке длинные, давно немытые волосы. — Так нас учил аббат, и мы не должны нарушать многолетнюю традицию.
Никто не заметил, как помрачнел Вингмохавишну при одном упоминании имени священника. Принц прикрыл глаза темными веками, чтобы никто из приятелей ничего не заподозрил.
Он боялся признаться самому себе в том, что не мог больше молиться, как раньше…
После того, что случилось с ним в Небоскребе, Таррейтал не узнавал себя. Он помог лемуту убить Дино Книгочея, он выдал аббата Фарсманса и люди-крысы растерзали его. Наконец, именно он обрезал веревку, с помощью которой пытался спастись Уэлбек!
Никто об этом не знал, но он даже не старался сопротивляться во внутренней схватке с бритоголовым С’герхом, и колдун, побывав в его сознании, оставил там часть своей ментальной мощи…
Маскей, Парсонс и Кипис негромко произносили слова традиционной благодарственной молитвы во имя Отца, Распятого Сына и Святого Духа, а Таррейтал, потемнев лицом, не мог себя заставить присоединиться к ним. Необоримая преграда, выросшая внутри его души, не позволяла ему сделать это.
Вингмохавишну ощутил необоримую усталость. Он дождался, пока друзья произнесут последнюю фразу, и потом предложил:
— Может быть, отдохнем немного?
После бессонной ночи сопротивляться никто не стал. Они улеглись рядом с плетеной корзиной, приятели почти сразу захрапели, а через мгновение и принц словно соскользнул в пучину сна, как в бездонный темный омут.
Проснулся он скоро и неожиданно, словно от толчка. Несколько раз яростно встряхнул головой, пытаясь избавиться от окутавшего его наваждения.
Сон не принес ему долгожданного отдыха…
Наоборот, во сне внезапно в его сознании опять всплыл образ той самой ямы, — черной ямы, в которую он свалился в детстве, убегая от зловещего вербэра. Бездонная ловушка, в которую загнал его медведь-оборотень, словно опять разверзла свое жерло перед ним, она манила и притягивала к себе.