Хозяин
Шрифт:
Глава семнадцатая
Свобода выбора
Пока они беседовали, мистер Фринтон приобретал вид все более утомленный и нетерпеливый. Напряженные усилия, которые ему пришлось потратить, чтобы принудить себя сделать то, что он намеревался сделать, опасность, которой он подвергался, — и как оказалось, впустую, — а теперь еще старания столь многое объяснить детям, все это вымотало мистера Фринтона, сколь бы он ни был любезен. В карих глазах его все чаще стало мелькать скрытное, сердитое, враждебное выражение, — не потому, что он злился на детей, злился-то он как раз на себя самого. Он не хотел обходиться с ними резко,
Слишком многое приходилось объяснять, а это отнимало силы.
Человеком он был добрым и совестливым. Мало кто стал бы в такое время возиться с Никки и Джуди, да еще помогать им в решении их загадок. Он собирался убить Хозяина, у него имелись на то свои причины. Операция была опасна хотя бы вследствие вовлеченных в нее могучих сил, и теперь он вдруг понял, что пока на острове находятся дети, дразнить эти силы ни в коем случае нельзя. Собственной жизнью он готов был рискнуть, но не жизнью детей. Они оказались камнем преткновения в делах, куда более важных, чем их детские делишки, и это наполняло его негодованием. Он добросовестно напоминал себе, что негодовать надлежит на сложившуюся ситуацию, а вовсе не на детей.
Все равно ничего я сегодня ночью уже не сделаю, говорил он себе. Несчастные ребятишки, наверное, помирают от страха.
На самом деле они были страшно увлечены.
— А зачем ему это?
— Послушай, Никки, я не могу рассказать вам сразу обо всем. Я устал. И вообще это…
Он с трудом выдавил их себя извиняющуюся улыбку и закончил:
— Ну, это вопрос веры и морали.
Джуди никак не могла примириться с главной особенностью старика.
— Я все-таки не понимаю, как может человек дожить до ста пятидесяти семи лет.
— Ну, не знаю, — сказал Никки. — Он всего лишь на пятьдесят лет старше той французской шансонетки.
— Какой?
— Про которую папа рассказывал.
— А.
Пауза.
— Ты полагаешь, что и она могла бы разговаривать с ним без слов?
— А пожалуй, жуткое было бы зрелище, верно? — без тени улыбки сказал Никки.
Мистер Фринтон расхохотался и сказал:
— Да, и все, наверное, жаловалась бы на Ла Гулю, как та сперла одну из ее песен, чтобы спеть ее перед Эдуардом Седьмым, когда он был еще принцем Уэльским. Не иначе, как «Марсельезу».
Он посерьезнел и добавил:
— Вы сознаете, что при его рождении «Марсельеза» еще оставалась новинкой?
— Так вы уверены, что это правда?
— По-моему, достаточно посмотреть на него.
— Вообще-то, в Библии рассказывается об очень старых людях.
— Не только в Библии. Старый Парр, как полагали, прожил сто пятьдесят два года, только это нельзя было проверить, поскольку в то время не существовало свидетельств о рождении. О другом малом по имени Генри Дженкинс говорили, будто ему стукнуло сто шестьдесят девять. И была еще графиня Десмондская, про которую рассказывали, что она умерла, свалившись с яблони, когда ей было сто сорок лет, а даты рождения графинь люди, как правило, помнят. Муж ее совершенно определенно умер за семьдесят лет до нее.
— Интересно,
— Сомневаюсь, чтобы он вообще что-то чувствовал.
— Онемение?
— Только не умственное.
— А почему он так много пьет по субботам?
— Никто не знает. Я думаю, это как-то связано со здоровьем его рассудка, своего рода прием лекарства.
— Вроде английской соли?
— Почему бы и нет?
— Кстати, кто он такой?
— Просто старик, родившийся за десять лет до Дарвина. Был когдато сельским джентльменом, как ваш отец. Только он все жил и жил и все думал, думал. Надо полагать, жизнь у него была одинокая.
— А зачем его надо убивать?
— Надо.
— Но зачем?
— Затем, что хватит с людей диктаторов.
— А чем они нехороши?
— Тем, что человек должен обладать свободой выбора между правильным и неправильным.
— Даже если он выбирает неправильное?
— Да, я это так понимаю.
Джуди, все время напряженно размышлявшая, спросила:
— Для чего он хочет завладеть миром?
— Чтобы им управлять.
— Но для чего?
— А ты посмотри, на что этот мир похож.
— Ты и не ведаешь, сын мой, — вдруг сообщил Никки, — сколь малая мудрость потребна для управления миром.
— Вот именно.
— А если он станет им управлять, лучше будет?
— Он говорит, что лучше.
— Но будет или не будет?
— Никки, сейчас нами управляют люди вроде президента Эйзенхауэра, сэра Антони Идена и мистера Хрущева, или кто у них там теперь? — и все они вооружены атомными бомбами. Большая часть политиков едва-едва способна написать собственное имя или прочесть подпись под карикатурой. У них слишком много времени уходит на то, чтобы побеждать на выборах, когда им еще учиться? Вместо того, чтобы читать или развиваться, им приходилось пустословить на митингах, и тем не менее оружие находится именно в их руках. Неужели ты не выбрал бы руководство мудрого полуторастолетнего старца, да притом всего одного, — взамен соревнования тех, кого мы имеем?
— Конечно, выбрал бы.
— Вот и я держался таких же взглядов. Прежде всего, в этом случае мир стал бы единым.
— Тогда почему же вы собираетесь его убить?
Мистер Фринтон, казавшийся еще более утомленным, помассировал пальцами глаза и ответил:
— Он выдалбливал этот остров в течение сорока лет.
— Что вы хотите этим сказать?
— Еще никаких атомных бомб не было.
— Если он намеревался стать диктатором еще до бомбы, — пояснила Джуди, — значит, ему просто хочется быть диктатором и все.
— Правда, он мог их предвидеть, — честно признал мистер Фринтон. — Мы с вами вроде собак, обсуждающих человека.
— Никки тоже так говорил.
— Я верил в его правоту еще несколько дней назад.
— И что же заставило вас изменить ваши мысли?
— Да ничего. Просто они понемногу менялись все это время.
И стиснув кулаки, позабыв о слушателях, он продолжал, обращаясь уже к самому себе:
— Теперь же я верю, — я обязан либо верить в это, либо погибнуть, — что мы должны обладать свободой выбора. Без нее остановится эволюция. Если бы обезьяны не могли выбирать, становиться им людьми или нет, если бы у естественного отбора не имелось мутаций на выбор, мы бы застряли на месте. Муравьи сотни тысяч лет назад увязли в диктатуре, и с тех пор ни на йоту не изменились. Лишите себя свободного предпринимательства и свободы неверного выбора, и вы лишитесь прогресса.