Хозяйка болот
Шрифт:
Возвращаюсь в больницу и вручаю матери палочки.
– Лони, как хорошо, что ты пришла. Послушай, я заболела. – Она с трудом дышит. На палочки даже не смотрит. – Слышишь? Мокрота в легких. Как в следующий раз пойдете с папой на болота, скажи, чтобы он принес мне листья восковницы. Не надо весь куст, просто горсть листьев. Сделаю ингаляцию.
Что с ней, помутнение рассудка? Я вспоминаю о папе, и она вдруг о нем вспомнила? Ей кажется, что он просто отлучился. Тогда мне, получается, сколько? Десять-одиннадцать лет?
Возвращаю нас обеих в реальность.
– Мам, я тебе ватные палочки принесла.
Как же наше правило? Не упоминать отца.
– Восковница при мокроте – первейшее средство, – отвечает мать.
Народные рецепты не притворство, она выучилась им у папиной матери, бабули Мэй. Но изначально мама вовсе не интересовалась травами. В шестнадцать она дебютировала в Таллахасси в белых перчатках и вечернем платье, танцевала с папой котильон. Оба ее родителя были профессорами – дед в области зоологии, бабушка в классической литературе – и прочили ей карьеру концертирующей пианистки. Брак с моим отцом положил конец всему.
Бабушка Лорна отвела лекцию по философскому подходу в Древней Греции и потратила час на дорогу в Тенетки, чтобы сказать: «Рут, даже если выходишь за Бойда, ты не обязана мимикрировать под него».
Но моя мама приспособилась к сельской жизни и почерпнула больше знаний о травах и садоводстве у свекрови, чем у собственной матери о выращивании роз.
Теперь, стоя в небольшой палате, она говорит:
– Так передай папе насчет восковницы, хорошо? – Затем оседает на виниловый стул. – Он больше ко мне не приходит.
Ага, ко мне тоже. И хорошо.
Я быстро гоню эту мысль. Ничего хорошего в его уходе не было, нелепое бессмысленное событие, что выбило почву у нас из-под ног.
– Мам, мне пора. Заскочу завтра. – Целую ее в щеку, легко и без лишних эмоций. Похоже, мать и правда нездорова, иначе не допустила бы таких вольностей.
– То есть мне придется спать здесь? – встревоженно переспрашивает она.
В глубине души мне хочется забрать ее из этой комнаты размером с кухню и привезти обратно в дом на болоте со скрипучим крыльцом, верандой и стоящим поодаль гаражом, пропахшим мульчей и глиняными горшками.
– Да, – говорю я. – Поспишь здесь. Пока запястье не заживет. – Сносная ложь. Я поворачиваюсь к двери.
– А что у тебя в кармане? – спрашивает мать.
Прикрываю ладонью задний карман джинсов. Записка. Совсем позабыла ее перечитать.
– А, это… список покупок. – Еще одна ложь. – До завтра!
На сей раз, когда дверь больницы закрывается за мной, я достаю и разворачиваю розовый листок.
Дорогая Рут,
мне нужно кое-что сказать тебе о смерти Бойда.
Пошли слухи, думаю, они тебя задели. Тогда я не могла тебе сказать, но теперь настало время. Если ты не против, я загляну на день или два, поговорим.
Генриетта. Пытаюсь вспомнить человека с таким именем. Тщетно.
Складываю записку, схожу с пандуса и возвращаюсь на парковку.
Ко мне приближается мужчина с тонкими белыми волосами и неровной серой щетиной, как-то даже шустро для его возраста. Разве пациентам не положено оставаться внутри? Он кричит мою фамилию:
– Эй! Марроу! – И внезапно заступает мне путь. – Поберегись, а то закончишь, как твой папаша, лицом вниз в болоте.
Я резко втягиваю воздух.
– Проваливай из города, девчонка, – рычит незнакомец, точно зверь.
Из-за угла здания выходит молодой парень в фиолетовой больничной униформе и отбрасывает окурок.
– Эй, Нельсон! Я сколько раз говорил?
Старик отпрыгивает прочь от меня, пересекает парковку и шагает к улице, но затем лысеющая голова поворачивается и в меня впиваются слезящиеся глаза.
Мы что, знакомы?
Он забирается в побитый синий пикап, жмет на газ и исчезает.
Я заруливаю на посыпанную гравием подъездную дорожку перед знакомым белым двухэтажным домом и несу свой маленький чемодан в мою бывшую спальню. Наверху я перешагиваю через сломанную подставку для карандашей, старый кожаный чемодан и сувенирный снежный шар, а затем пробираюсь между полными и полупустыми картонными коробками. Фил и Тэмми уже начали собирать вещи в доме моей матери. Кто им это велел? В комнате мамы такой же беспорядок. Я разглаживаю складки на кремовом покрывале из шенилла, которое лежало здесь еще до смерти моего отца.
Блузка липнет к спине, как мокрый пакет. В окна не попадает ветерок, только яркий солнечный свет, что делает стены и пол какими-то плоскими и незавершенными, хотя все поверхности окрашены, оклеены обоями, покрыты лаком и прочно закреплены.
Тэмми поставила под кондиционером коробки с надписью: «ДАРОМ». Книги – одна из немногих вещей в этом доме, к которым я испытываю привязанность. Не позволю их раздать, что бы невестка с Филом ни задумали.
Поднимаю одну из тяжелых упаковок, чтобы добраться до кондиционера, но тут мне в голову приходит идея. Спускаю короб по лестнице, выношу через сетчатую дверь и дальше по ступенькам крыльца, пока не добираюсь до багажника своей машины. Не знаю, что с этими книгами делать, просто хочу их сберечь. За время спасательной миссии я восемь раз поднимаюсь и спускаюсь по лестнице. У девятой коробки нет крышки. Внутри куча мистики и детективы в мягкой обложке. Укладываю короб в заднюю часть машины. Я поступаю глупо? Почти в каждом томе бумажная закладка. Помню, мама вечно говорила отцу: «Почему бы тебе не почитать что-нибудь хорошее?», а он бросал на нее пустой взгляд и возвращался к своей мистике. Удивительно, что мать это все сохранила.
Однако сверху лежит книга о птицах с экслибрисом профессора Таддеуса (Тэда) Ходжкинса, факультет зоологии, Университет штата Флорида. Вытаскиваю ее. Рядом с иллюстрациями – летящий почерк дедушки Тэда: даты и места наблюдений, погодные условия и заметки о поведении птиц. Бесценные записи.
О птицах мне впервые поведал не дедушка, а отец. Тем не менее мне нравится представлять себе первый разговор между лысеющим профессором в твидовом костюме и деревенским парнем, пришедшим забрать на свидание его дочь. Поначалу оба держатся чопорно и формально, дедушка Тэд задает вопросы вроде «Во сколько вы привезете ее домой?» и «Надеюсь, вы не лихач?», пока каким-то образом они не затрагивают тему птиц.
И тут лицо старика меняется. Он запрокидывает голову, словно прислушивается, и тянет: «Да, да, а вот хохлатая желна…», и беседа идет куда бодрее. Говор молодого человека все еще достаточно простоват для того, кого профессор предпочел бы в избранники своей дочери. Однако дедушка замечает, глядя на супругу: «А парень разбирается в птицах!» Оба мужчины улыбаются, а бабушка хмурится и испепеляет их недовольным взглядом.
Возвращаюсь наверх и выношу самую тяжелую коробку. Когда я перехватываю груз, чтобы открыть сетчатую дверь, коробка кренится и содержимое вываливается. Я наклоняюсь и по одной укладываю книги обратно. Маленькая тетрадь в спиральном переплете раскрылась, страница испещрена чьим-то почерком, и я присматриваюсь.