Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Я же не к англичанам ее отправляю, — оправдывался дядя перед женой. — Как и велела мне демуазель — а я не забыл о ее словах, — я не сдаю Девственницу нашим врагам, а лишь вручаю ее в руки церкви. Это, кстати, позволит ей очистить свое имя от выдвинутых против нее обвинений в ереси. Ее будут судить служители Господа нашего, и если она невинна, они вернут ей свободу.
Тетя Жеанна взглянула на своего мужа с таким ужасом, словно перед ней была сама Смерть, а я подумала: неужели дядя действительно верит подобной чепухе? Неужели он считает нас, женщин, настолько глупыми, что пытается запудрить нам мозги заверениями, будто церковь, находящаяся в полной зависимости от англичан, церковь, которой управляют назначенные англичанами епископы, и впрямь способна судить по справедливости? Что церковники смогут заявить тем, кто ими правит и платит им, что девушка, сумевшая всю Францию поднять на борьбу с англичанами, — это самая обыкновенная деревенская девчонка, возможно,
— Милорд, кто сообщит о вашем решении Жанне? — осмелилась все же вмешаться я.
— О, она и так уже все знает, — бросил дядя через плечо и вышел на крыльцо попрощаться с Пьером Кошоном; уже в дверях он обернулся и добавил: — Я послал к ней пажа; он велит ей собираться и быть готовой незамедлительно уехать вместе с месье Кошоном.
Меня охватили ужасные предчувствия, и я кинулась бежать, словно спасала собственную жизнь, — но нет, вовсе не на женскую половину, куда направился мальчик-паж с известием, что Жанну передают в руки англичан. И не в старую темницу, куда она могла бы пойти, чтобы забрать свой жалкий мешок с пожитками: походной деревянной ложкой, острым кинжалом и молитвенником, который подарила ей моя бабушка. Я сразу ринулась по винтовой лестнице наверх, влетела на галерею над парадным залом, юркнула в крошечную дверку, на ходу ударившись своим дурацким головным убором о дверной косяк, причем с такой силой, что шпильки так и посыпались у меня из волос, и, топоча ногами и как можно выше задрав подол платья, стала быстро подниматься по каменной лестнице на плоскую крышу башни. Сердце, казалось, вот-вот выскочит у меня из груди, я задыхалась, зато, очутившись на крыше, сразу увидела Жанну. Она стояла на самом краю башенной стены, раскинув руки, словно птица, готовая к полету. Когда дверь с грохотом распахнулась, она оглянулась, посмотрела на меня, услышала мой пронзительный крик: «Нет, Жанна! Нет!» — и тут же шагнула в бездну.
Самое ужасное, действительно самое ужасное — что она не просто прыгнула в никуда, точно испуганный олень, а нырнула со стены вниз головой. Быстро догадавшись, что сейчас произойдет, я тут же метнулась к краю и успела увидеть ее, летящую вниз в позе того «танцора» из бабушкиной колоды карт: одна нога вытянута, вторая согнута и большим пальцем почти касается колена другой ноги. И сердце остановилось у меня в груди, поскольку в эти несколько мертвящих мгновений я поняла: да, так и есть, это поза «Повешенного» с гадальной карты, и Жанна летит головой вперед навстречу собственной гибели, а на губах ее играет безмятежная улыбка.
Глухой удар о землю, когда она рухнула у подножия башни, прозвучал в моих ушах с такой силой, словно это моя собственная голова врезалась в землю. Я хотела побежать вниз, хотела поднять ее тело, тело Жанны Девственницы, уродливой кучкой лежавшее на земле и похожее на мешок со старьем, но не смогла сдвинуться с места. Колени подо мной подгибались; царапая руки, я цеплялась за каменную стену, такую же холодную, как и мои пальцы, но не плакала и все никак не могла вздохнуть полной грудью; мое судорожное дыхание более всего напоминало рвущиеся из груди рыдания. Я была прямо-таки охвачена леденящим ужасом: все получилось в точности так, как и говорила моя бабушка. Жанна, молодая женщина, попыталась отыскать собственный путь в мире мужчин, однако этот путь привел ее лишь на вершину мрачной башни, откуда она и совершила свой лебединый прыжок-полет в объятия смерти.
Когда ее подобрали, она не подавала признаков жизни и все же осталась жива, хотя в течение четырех дней даже ни разу не пошевелилась. Затем это смертное оцепенение прошло, она начала потихоньку вставать с постели, каждый раз с изумлением охлопывая себя руками, словно желая удостовериться, что ее тело сохранилось в целости. Удивительно, но в результате падения она не сломала ни одной кости, не раскроила череп, не повредила ни одного пальца на руках! Казалось, ее и впрямь подхватили ангелы, когда она парила в их родной стихии. Конечно, это чудесное спасение имело и плохие последствия: церковники тут же заявили, что только дьявол мог спасти самоубийцу, прыгнувшую головой вниз с такой высоты. Вот если бы Жанна умерла, они бы наверняка сказали, что Господь свершил свой справедливый суд. А мой дядя, человек весьма суровый и здравомыслящий, объяснял ее спасение чрезвычайной мягкостью земли под стеной; почва настолько пропиталась влагой после нескольких недель непрерывных дождей, что крепостной ров переполнился, и вода, выплескиваясь из него, превратила землю, по сути дела, в болото; в общем, Жанне скорее грозила возможность утонуть, чем разбиться. После случившегося дядя решительно потребовал, чтобы Жанна немедленно покинула наш замок, поскольку не желал нести за нее ответственность; ведь старой демуазель, способной предотвратить любую опасность,
13
Нормандия, и Руан в том числе, была завоевана англичанами еще в 1066 г.
Мы обязаны были присутствовать на суде. Такой знатный лорд, как мой дядя, должен был наблюдать, как свершается правосудие, а его домочадцам, разумеется, полагалось его сопровождать. Тетя Жеанна взяла меня с собой, чтобы я собственными глазами увидела конец Орлеанской девы, святой советчицы французского дофина — «лжепророчицы при лжекороле», как ее теперь окрестили. По меньшей мере половина страны устремилась в Руан; французам было интересно, чем все это кончится, и мы должны были находиться в первых рядах.
Для той, кого судьи называли «спятившей деревенской простушкой», надежды на спасение не было никакой. Ее поместили в замок Буврёй и держали в цепях в темнице с двойными дверями и окошком, забитым досками. Всех охватывал ужас при одной лишь мысли о том, что Жанна, как мышь, сумеет выбраться в щель под дверью или же, как птичка, вылетит в окно, протиснувшись меж досками. От нее потребовали дать слово, что она не попытается сбежать, но она отказалась, и ее приковали цепью к кровати.
— Уж так-то она точно не сбежит, — печально вздохнула моя тетя Жеанна.
Ждали герцога Бедфорда, и в конце декабря он вошел в город с отрядом личной охраны, одетой в цвета английских «Роз» — ярко-красный и белый. [14] Герцог, крупный мужчина, ехал верхом на мощном боевом коне; его начищенные доспехи отливали серебром; лицо его под увесистым шлемом показалось мне мрачным и суровым, а крупный нос, похожий на изогнутый клюв, придавал ему сходство с какой-то большой хищной птицей, возможно, орлом. Герцог Бедфорд был родным братом английского короля Генриха V и старательно охранял те земли, которые его знаменитому брату удалось отвоевать у Франции во время битвы при Азенкуре. [15] Теперь же лавры покойного короля [16] достались его молодому сыну, и герцог Бедфорд, продолжавший верно служить английскому трону, редко снимал воинские доспехи и редко слезал со своего боевого коня; в общем, не знал ни дня покоя.
14
Красный цвет — «Алая роза» — символизировал Дом Ланкастеров, а белый — «Белая роза» — Дом Йорков.
15
Знаменитая битва при Азенкуре состоялась 25 октября 1415 г. Французское войско было представлено 50 000 человек, тогда как в войске Генриха V было всего 6000, однако он сумел одержать блестящую победу; в список погибших французов входили три герцога, девять графов, девяносто шевалье и свыше пяти тысяч простых рыцарей.
16
Генрих V умер в 1422 г.
Мы выстроились у главных ворот замка, когда герцог въехал в город, шаря своими сумрачными глазами по нашим лицам так, словно выискивал среди нас предателя. Тетя Жеанна и я склонились перед ним в глубоком реверансе, а дядя Жан снял шляпу и весьма куртуазно поклонился. Наш Дом Люксембургов долгое время был союзником англичан; мой второй дядя, Людовик Люксембургский, был ближайшим советником герцога Бедфорда и клятвенно заверял всех, что это самый великий человек, когда-либо правивший Францией.
Бедфорд тяжело спрыгнул с коня и встал, мощный, как крепостной донжон. Приветствовавшие его люди низко кланялись ему, сняв шляпы, а некоторые чуть ли не падали перед ним на колени. К Бедфорду подошел какой-то человек, и лорд поздоровался с ним легким высокомерным кивком, взирая куда-то поверх его головы. Вдруг взгляд герцога упал на меня. Я-то, конечно, уставилась на него во все глаза — это было прямо-таки настоящее представление, забылся даже холод зимнего дня, — но потом мне стало не по себе: он еще раз пристально на меня посмотрел, и в его глазах что-то мелькнуло, какая-то вспышка, смысл которой я разгадать не сумела. Больше всего это, пожалуй, напоминало внезапное чувство голода; примерно такими глазами человек после долгого поста пожирает пышно накрытый пиршественный стол. Я даже чуть отступила назад. Нет, я не испугалась, и кокеткой я тоже не была, но мне было всего четырнадцать, а в этом человеке чувствовались огромная сила и могущество, и мне вовсе не хотелось, чтобы вся эта потаенная мощь обрушилась именно на меня. Я еще немного попятилась и шагнула чуть вбок, оказавшись за спиной тети и спрятавшись за ее высоким головным убором с вуалью.