Хозяйка розария
Шрифт:
Он видел в ней лишь ничтожество, и она чувствовала себя ничтожеством.
Она судорожно сглотнула и еще раз подумала: это дно. Это самый черный момент. Хуже уже не будет. Но никогда уже не будет и лучше.
В глазах Михаэля она прочитала презрение. Инстинктивно она понимала, что он презирает ее неспособность защищаться, протестовать, возмущаться. Ей следовало бы плеснуть ему в лицо вином, швырнуть в него пепельницу, пригрозить страшной местью. Нельзя было замыкаться в себе, становиться серым, несчастным комочком. Михаэль ненавидел слабость, а Франка в его глазах была воплощением слабости.
Она встала, так как сидеть ей было уже невмоготу, и подошла к окну, за которым зимняя чернота поглотила весь знакомый вид.
— И что будет дальше? — спросила она наконец.
Михаэль очевидно об этом вообще не задумывался.
— Как это понимать: что будет дальше? Все останется, как есть. Бог ты мой, Франка, мы уже несколько лет просто сосуществуем рядом. Все идет своим чередом, все стабильно, не так ли? Думаю, что нам не надо ничего менять.
— Если не считать того, что теперь ты не будешь говорить, что придешь поздно, потому что у тебя очень много работы. Отныне ты будешь прямо говорить, что поедешь к ней, так?
— Если ты находишь это приличным…
Она резко повернулась к нему. Возмущение нарастало в ней, как снежный ком, и она с давно забытой, поразившей ее саму резкостью спросила:
— А то, что ты делаешь, ты находишь приличным?
Он едва заметно вздрогнул. Очевидно, ее тон удивил и его.
— Наверное, это неприлично, — произнес он через несколько секунд, — но у меня тоже всего одна жизнь.
— Которую ты не хочешь даром тратить на такое ничтожество, как я?
Он тоже встал; Франка видела, что разговор действует ему на нервы, но что он все равно его продолжит, чтобы покончить с этой темой.
— Если тебе так угодно… Франка, посмотри на себя! Ты вся состоишь из сомнений, неуверенности и страха. Когда только ты наконец решишься сделать шаг вперед! Ты без конца глотаешь успокаивающие таблетки, но от них тебе становится хуже, а не лучше. С тобой я не могу ни поехать в отпуск, ни пойти в ресторан. Я не могу пригласить домой делового партнера, потому что у тебя начинается паническая атака, стоит появиться в доме хоть одному чужому человеку. Я не могу никуда тебя взять, потому что шесть дней в неделю ты твердишь, что не можешь выйти из дома. Неужели ты всерьез воображаешь, что это та жизнь, которая меня устраивает?
У Франки зачесались ладони. Она вот-вот впадет в панику. Что может она ему ответить? Он прав. Каждым сказанным словом он подтверждает свою правоту.
— Мне очень жаль, — прошептала она и подумала, что, наверное, она — единственная в мире жена, которая извиняется, уличив мужа в неверности. — Я знаю, что для тебя я — сплошное разочарование.
Он окинул взглядом фигуру Франки, и она уловила в его глазах не презрение, а сочувствие — что, наверное, было еще хуже.
— Когда-то ты была другой, — сказал он, — и я был на самом деле влюблен в тебя. Ты нужна была мне, как воздух. Я думал, что все зависит от того, станешь ли ты моей.
— Что — все? — спросила она.
Он всплеснул руками.
— Абсолютно все. Счастье, полнота жизни. Все, что я знаю!
— У нас был хороший шанс, — тихо сказала Франка.
— Да, он, определенно, был, — равнодушно ответил Михаэль.
И Франка поняла: он настолько отдалился от нее, что ему уже не жаль упущенного шанса.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
— Я бы ни за что не пришел к тебе, Хелин, если бы это не было так важно, — сказал Кевин.
Вид у него был взвинченный, бледный и невыспавшийся. Для необычно теплого апрельского дня он был слишком тепло одет: вельветовые брюки и синий шерстяной свитер. Он сильно потел; лицо влажно блестело, пряди темных волос липли ко лбу.
— Зачем ты все это на себя натянул? — спросила Хелин. — На улице настоящее лето!
— С утра я сильно замерз, но сейчас мне действительно жарко. Я даже не знаю… — Кевин нервно провел рукой по лицу, — может быть, у меня грипп.
— Выглядишь ты, во всяком случае, и правда плохо, — озабоченно произнесла Хелин, наливая Кевину чай. — Пей. Или ты хочешь чего-нибудь прохладительного?
— Нет, нет, я с удовольствием выпью чаю, — было видно, что Кевин едва ли замечает, что пьет. Руки его слегка дрожали.
— Да, так я ни за что не пришел бы к тебе, Хелин, если бы не крайняя нужда, — нервно заговорил он. — Конечно, ты думаешь, что такие большие деньги я никогда не смогу вернуть, но я клянусь, что…
— Об этом нет и речи, — попыталась успокоить его Хелин. — Я убеждена, что придет день, когда ты сможешь за все рассчитаться и…
— С процентами и с процентами на проценты!
— Нет вопросов. С друзей я не беру проценты. Нет, Кевин, меня просто тревожит твое состояние. Тебе постоянно нужно так много денег… Должно быть, ты слишком неразумно их тратишь.
— Теплица в Перель-Бэй обошлась мне в целое состояние. Мне приходится выплачивать более высокий банковский кредит, чем я рассчитывал. Теперь у меня проблемы с выплатой процентов.
— Как идут дела? — осторожно поинтересовалась Хелин.
Кевин пожал плечами.
— Идут. Теперь лучше. Но общее экономическое положение… ты же знаешь.
Хелин вздохнула. Конечно, времена нынче трудные. Теперь мало кому удается проворачивать такие выгодные дела, как во время бума восьмидесятых. Но все же она не могла уяснить, что происходило с Кевином.
— И сколько денег тебе нужно? — спросила она.
Они сидели в столовой, в сумраке, которым заканчивался чудесный весенний день. На стол падала зеленоватая тень растущей во дворе вишни. Они с Беатрис посадили это дерево сразу после войны: им хотелось сотворить что-нибудь живое, растущее, красивое. Тогда эта вишня была больше похожа на кривую палку от швабры.