Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
Решил, что будто бы прошлогодние игры закончились.
Яцек прислонил палаш к деннику.
А лошади-то успокоились, не то устали бояться, не то почуяли людей. Груцают копытами по настилу, всхрапывают тревожно… и вздыхает кто-то совсем рядом, да так, что волосы на затылке шевелятся.
— Яцек, — Себастьян переложил свечу в левую руку, — ежели ты мне этак в шею дышать будешь, то вскоре одним братом у тебя меньше станет.
— Почему?
— Потому что сердце у меня не железное…
Узкий проход.
Темные двери с латунными табличками.
И отцовский Вулкан пытается просунуть морду сквозь прутья. В темноте глаза его влажно поблескивают, будто бы жеребец то ли плакал, то ли вот — вот заплачет…
…тяжеловоз Каштан бьет копытом по настилу. Мерно. Глухо.
И вновь звук искажается, мерещится, будто бы не Каштан это, но некто идет по Себастьяновому следу, переступает коваными ногами.
Догоняет.
Нервишки шалят.
Этак и сомлеть недолго, как оно нервической барышне подобает, а ведь говорил Евстафий Елисеевич, любимый начальник, что следует Себастьяну отпуск взять. И не только он…
А все работа — работа… как ее оставишь, когда кажется, что никто-то другой с этою работой и не управится… тщеславие все, тщеславие… боком выходит.
Запах крови сделался резким, на него желудок Себастьянов отозвался ноющей болью, а рот слюной переполнился. Пришлось сплевывать.
Некрасиво-то как…
— Чем это пахнет так? — поинтересовался Яцек и свечу поднял.
Бледное его лицо выглядело совсем уж детским, и пушок над верхней губой лишь подчеркивал эту самую детскость.
— Ничем, — Себастьян вытер рот рукавом. — Может, все-таки уйдешь?
— Хватит. Ушел уже один раз.
Вот ты ж…
Дверь в предпоследний денник была распахнута. И Себастьян вдруг вспомнил, что некогда в этом самом деннике держали толстого мерина, ленивого и благодушного…
…давно это было…
…тот мерин, соловый, вечно пребывающий в какой-то полудреме, давно уже помер, небось…
— Не ори, ладно, — сказал Себастьян, и Яцек обиженно ответил:
— Я и не собирался.
— Вот и ладно…
Не было мерина, но была толстая коротконогая лошадка вороной масти. Лежала на боку, на соломе некогда золотистой, а ныне — побуревшей.
— Лихо… — тихонько позвал Себастьян.
Разодранное горло.
И на боку глубокие раны, их не сразу получается разглядеть, черное на черном… но Себастьян смотреть умеет, а потому подмечает и кровь спекшуюся, и толстых мясных мух, которые над лужей вились.
И сгорбленную тень в дальнем углу.
— Лишек, это я… Бес…
Он переступает порог, и под ногою влажно чавкает… кровь?
Не только…
Стоит наклониться, поднести свечу, и огонь отражается
Яцека стошнило.
Себастьян отметил это походя, с сожалением — теперь станет думать… всякое.
— Лишек, ты давно тут сидишь?
Над кровью поднимался белый пушок паутины. Легкие волоконца ее оплели мертвую лошадь, затянули глаза ее, будто третье веко.
— Лишек, я за тобой пришел, искал… а мне сказали, что ты исчез куда-то.
Тень вздрогнула.
— Н — не… н — не подходи…
— Как это не подойти? А обняться?
Он бы сбежал, если бы было куда бежать.
— Я ж за тобой пришел.
— Ар — р–рестовать? — глухой голос, и рычащие ноты перекатываются на Лихославовом языке. Вот только рычание это Себастьяна не пугает, молчание — оно куда как страшней.
А раз заговорил, то и думать способен.
— За что тебя арестовывать?
Хорошо, Яцек не лезет, сообразил держаться по ту сторону порога.
— Я… не помню, — тень покачнулась и поднялась. — Я ничего не помню…
— Случается. Перебрал?
— Н — нет…
— Принимал что?
— Нет! — резкий злой ответ, и тут же виноватое: — Извини… запах этот… мне от него дурно…
— Тогда выйдем.
Предложение это Лихославу не понравилось. Он стоял, покачиваясь, переваливаясь с ноги на ногу, не способный все ж решиться.
— Выйдем, выйдем, — Себастьян взял брата за руку.
Влажная.
И липкая… в крови… да он весь, с головы до ног в крови…
— Я… — лицо искаженное, а пальцы вцепились в серебряную ленту ошейника, не то пытаясь избавиться от этакого украшения, не то, напротив, боясь, что оно вдруг исчезнет. — Я здесь… и лошадь… я ее?
И сам себе ответил:
— Я… кто еще… лошадь… хорошо, что лошадь, правда?
— Замечательно, — Себастьян старался дышать ртом.
Запах дурманил.
Отуплял.
И надо выбираться, а там уже, вне конюшен, Себастьян подумает… обо всем хорошенько подумает. А подумать есть над чем.
— И плохо… я не должен был убивать… я не должен был оставаться среди людей… ошибка, которую…
— Которую кому-то очень хочется исправить.
— Что?
Яцек держался позади, безмолвной тенью. И только когда до двери дошли, он скользнул вперед:
— Погодите, я гляну, чтобы… нехорошо, если его таким увидят.
Правильно.
Слухи пойдут, а вкупе с убийством, то и не слухи…
Отсутствовал Яцек недолго, вернулся без свечей, но и ладно, лунного света хватало.
Белое пламя уже погасло, оставив круг темной спекшейся земли, будто и не земли даже, но живой корки над раной. Лихо дернулся было, зарычал глухо.