Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
— Жаль, что не убила, — спокойно ответил Себастьян. — Глядишь, многие бы наши проблемы и разрешились бы… правда, пришлось бы с судом чего-нибудь думать. Да, незадача…
— Ей нужна помощь… а при монастыре хорошая лечебница…
С каждым словом она отступала на шаг.
— Богуслава, ты куда бежишь?
— Я?
— Стоять!
Монахини вдруг подхватили юбки и опрометью бросились к двери.
— Стоять, кому сказал!
Не остановились.
— Вот же, — стрелять ненаследный князь не
— Да уж, — Евдокия прижала руки к пылающим щекам. — Здесь… здесь не стоит оставаться… а ты…
— Не побегу ли за монашками? И как ты себе представляешь?
Евдокия честно попыталась представить Себастьяна, несколько взъерошенного, растерявшего обычный свой лоск, несущимся за почтенными сестрами с ее револьвером в руке.
Пожалуй, люди не поймут — с.
— Их найти несложно. Если и вправду монашки…
— Думаешь…
— Здесь мне сложно думать, Дуся. Поэтому давай, собирай там, чего тебе нужно, и поедем.
— А Богуслава…
— Поедем, — настойчиво повторил Себастьян. — К моему другу… ну, не совсем другу, но он точно не откажет. А заодно, может, объяснит, что произошло… здесь мне действительно тяжело находиться.
— Только, — Евдокии было несколько стыдно. — Тут люди…
— Сообщу. Выведут.
— И наверх… ты не мог бы… — она указала на лестницу. — Когда кто-то рядом, то легче…
Он ничего не стал говорить, но руку предложил. И поднялся.
В гардеробную Евдокии первым вошел, окинул взглядом, хмыкнул и, посторонившись, сказал:
— Надеюсь, это добро ты с собой не потащишь?
Платья.
Утренние и дневные. Для прогулок. Для визитов. Для верховой езды… бальные и коктейльные… подходящие для чаепития. И те, в которых не стыдно появиться за ужином, пусть бы ужин этот проходит исключительно в кругу семьи, но дворецкий не поймет, если Евдокия нарушит древний распорядок, спустившись к столу в дневном наряде.
— Не потащу, — она вдруг встрепенулась, вспомнив. — Вот. Она сказала, что это Лихо написал… но я не верю. Бумага наша. Почерк — его…
— Похоже, что почерк его, — Себастьян бумагу принял осторожно. — Но я тебе скажу, в Познаньске довольно умельцев, которые на раз любой почерк изобразят…
Евдокия собиралась быстро.
Белье. И на смену. Простое. Без кружев и вышивок. Чулки.
Платье серое, шерстяное.
И то, которое на ней, сойдет… в саквояж много не вместится… деньги. Надобно будет в банк заехать, снять еще пару тысяч, пригодятся.
— Чушь собачья, — прокомментировал Себастьян, но письмо сложил, сунул в карман. — Это не он писал… но если пропал… не надо было отпускать вас.
— Он… жив?
— Перстень?
Держался.
Темный. Тяжелый. И Евдокии подумалось, что зря она злилась на то, что перстень этот порой мешал.
— Вот видишь! — нарочито бодро произнес Себастьян. — Живой. Значит, осталось мелочь. Найти и торжественно вернуть в лоно семьи…
Наверное, так.
Надо верить.
Если очень сильно верить, то сбудется.
А Евдокия будет верить от всего сердца, потому что иначе нельзя. Не отпустит она. Не позволит спрятаться от себя ни в монастыре, ни у Хельма за пазухой… отправится по следу.
Найдет.
И устроит скандал. Обыкновенный пошлый скандал с битьем посуды, слезами и обвинениями… потому что ушел тихо.
Исчез.
Бросил.
И чтобы не разреветься прямо здесь — да что с ней происходит? — Евдокия решительно подняла саквояж. Себастьян наблюдал за ней. Сам неподвижный, что кошак, который за мышью следит, только кончик хвоста подергивается вправо — влево.
— Что не так?
— Все не так, Дуся. Но разберемся… только не суйся никуда в одиночку, ладно?
Поверила.
И прогоняя призраки собственных недавних страхов, ворчливо поинтересовалась:
— Я бы и не сунулась. Но я, между прочим, трижды в управление звонила! И хозяйке твоей… и вообще… где ты был?
— У вдовы одной… — взгляд ненаследного князя слегка затуманился, а на губах появилась такая довольная улыбка, что всякие сомнения о том, был ли визит к оной вдове удачен, исчезли.
— И чем же вы занимались?
— Размышляли о высоком… Дуся, не ревнуй, тебе не идет.
— Я не ревную… я сочувствую.
— Кому?
— Вдове!
Он забрал саквояж и руку предложил.
— У женщины траур… а тут ты объявился…
— И весь траур испоганил…
Евдокия говорила. Глупости какие-то говорила, лишь бы не слушать вязкую тишину дома, лишь бы не думать о том, что Лихо, ее Лихо, исчез.
Жив, конечно.
Но исчез… а на ступеньках ждал подарок: широкая серебристая полоса.
— Это еще ничего не значит, — сказал Себастьян, подняв ее.
А Евдокия не поверила. Не смогла.
Глава 16. В которой выясняют отношения, ломают носы и пытаются добиться справедливости
Евстафий Елисеевич пил чай.
По давней привычке, появившейся в незапамятные еще времена, когда жив был его папенька и немка Капитолина Арнольдовна с ея сплетнями, чаевничать он садился в половине третьего. И о том знали все, от почтеннейшей дамы — секретаря, которая растапливала тольский самовар сосновыми шишками — ими Евстафию Елисеевичу, зная об этакой воеводиной слабости, кланялись купцы, до самого распоследнего курсанта. И не было во всем управлении человека, столь душевно черствого, каковой бы в силу оной черствости осмелился бы прервать сей ритуал чаепития.