Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
Шрифт:
– Себастьян, ты поступаешь дурно! – возвестила Бержана, должно быть уже сроднившаяся с мыслью о нимбе. – Богуслава – пример многих добродетелей…
Близняшки кивнули.
А ненаследный князь, стиснув пальцы Евдокии, пробормотал:
– Идем, пока я не сорвался… нервы, чтоб они…
– Он стал совершенно невозможен… – донеслось в спину. – Я слышала, что они были любовниками…
Уши вспыхнули. И щеки. И вся Евдокия, надо полагать, от макушки до самых пяток.
– Спокойно, – не очень спокойным тоном произнес
Он шел быстрым шагом, не выпуская Евдокииной руки. И ей пришлось подхватить юбки, которых вдруг стало как-то слишком уж много.
Слуги сторонились. Провожали взглядами. И если так, то… сплетни пойдут…
Себастьян меж тем свернул в коридор боковой, темный, и дверь открыл.
– Прошу вас, панна Евдокия…
И снова коридор.
Дверь.
И пустая комната с голыми стенами. Темный пол. Белый потолок.
Узкие окна забраны решетками. Запах странный, тяжелый, какой бывает в нежилом помещении, то ли пыли, то ли плесени, а может, и того, и другого сразу.
Себастьян дверь прикрыл. И засов изнутри задвинул.
Вот как это понимать? Будь Евдокия особой более мнительного складу, она бы всенепременно возомнила бы себе нечто в высшей степени непристойное.
…хотя куда уж непристойней-то?
Наедине. С мужчиной… пусть родственником, но не кровным… и с его-то репутацией…
…и с собственной, Евдокии, напрочь отсутствующей.
– В заговор меня вовлечь решили? – поинтересовалась Евдокия, заставив себя успокоиться.
Лихо не поверит. Он всегда смеялся над слухами… а уж о нем-то самом после той статьи чего только не писали…
– Почему сразу в заговор? – Себастьян одернул белый свой пиджак.
Костюм на нем сидел, следовало сказать, отменно. Вот только выглядел Себастьян несколько… взъерошенным? И бледен нехарактерно, даже не бледен – сероват. Щеки запали. Скулы заострились. И нос заострился тоже, сделавшись похожим на клюв.
– А потому как в этаких помещениях только заговоры и устраивать… и еще козни плести. – Евдокия успела оглядеться.
А ведь некогда мебель была… и ковер на полу лежал… и на стенах висели картины… куда подевались? А известно куда, туда, куда и большая часть ценных вещей, каковые были в этом доме.
– Козни… козни строить – дело хорошее. – Себастьян подошел к двери на цыпочках и прижал к губам палец. Наклонился. Прислушался.
Кончик носа у него дернулся, точно Себастьян не только прислушивался, но и принюхивался.
– Вот же… любопытные… идем. – Он в два шага пересек комнату, взлетел на подоконник и что-то нажал, отчего окно отворилось вместе с кованой рамой. – Евдокиюшка… ну что ты мнешься? Можно подумать, в первый раз…
– Что в первый раз? – Радость от этой встречи – а Евдокия вынуждена была признаться себе самой, что ненаследного князя она рада видеть, – куда-то исчезла, сменившись глухим раздражением.
И главное, ни одного канделябра под рукой…
– Через окно лезть, – шепотом ответил Себастьян, который на подоконнике устроился вольготно и этак еще ручку протянул, приглашая присоединиться.
А главное, что отказать не выйдет.
Нет, конечно, можно потребовать… чего-нибудь этакого потребовать… скажем, дверь открыть, убраться из этой странной комнаты в иную, более подходящую для беседы.
Вот только чуяла Евдокия, что эти фокусы неспроста. И как знать, о чем разговор пойдет. А потому вздохнула, сунула веер под мышку и юбки подобрала.
– Отвернись, – буркнула.
– Увы, это выше моих сил!
На подоконник он Евдокию втянул, а после помог спуститься.
– Лихо так из дому сбегал… мне вот и рассказал…
– А зачем нам сбегать?
Сад.
И кусты роз, которые разрослись густо, переплелись колючими ветвями, сотворив непреодолимую стену. Во всяком случае, у Евдокии не появилось ни малейшего желания ее преодолевать. А Себастьян знай шагал себе по узенькой дорожке, которую выискивал, верно, наугад, и заговаривать не спешил.
Остановился он у крохотного прудика, темную поверхность которого затянуло ряской.
– Может, конечно, и незачем… а может… – замолчал, вздохнул, и хвост змеей скользнул по нестриженой траве. – Евдокиюшка… друг ты мой сердешный… скажи, будь добра, что вчерашнюю ночь мой драгоценный братец провел в твоих объятиях. И желательно, что объятий этих ты не размыкала ни на секунду.
– Скажу.
– Вот и ладно… а на самом деле?
Вот что он за человек такой? Почему бы ему не удовлетвориться этаким ответом?
– Что произошло?
Замялся, прикусил мизинец, но ответил:
– Убийство.
– И Лихо…
– Волкодлак в городе.
Сердце ухнуло в пятки, а может, и ниже, на зеленую влажную траву, в которой виднелись голубые звездочки незабудок.
– И на Лихо подумают. – Евдокия слышала себя словно бы со стороны. Глухой некрасивый голос, встревоженный, если не сказать – изломанный.
– Подумают… но наше дело – доказать, что он не убивал… то есть что убивал не он. А потому, Евдокия, я должен знать правду. Где он был?
– Не знаю.
– Дуся…
– Я и вправду не знаю. – Как ему объяснить то, что Евдокия не могла объяснить самой себе?
Себастьян не торопит. Стал, руки скрестил, и только кончик хвоста подергивается, аккурат как у кошака, за воробьями следящего… нет, себя Евдокия воробьем не чувствовала, скорее уж курицей, которая погрязла во всех женских проблемах сразу…
– Он… в поместье остался… реорганизация… и дел много… – Боги всемилостивейшие, что она лепечет? Вернее, почему лепечет, будто провинившаяся гимназисточка перед классною дамой.